Солнцедар

Сквозь сеть, — оказывается, тут слоновья дыра, — лез Майков. На голове — маска с подвижным рогом дыхательной трубки. Запутался, — бултых! — исчез под водой; барахтаясь, всплыл, начал выгребать. Мокрые космы крысиным хвостиком на плече, с седой дорожкой пузико, сочащийся нейлоновый мешочек узких плавок, крепенькие короткие ноги. Косолапо, вразвалку, пробрался по камням. Авоськи с книгами впервые не было.

— Вот такого сковородничка видел! — показал, счастливый, минимум два сковородных размера, — морской окунь, по-ло-са-тый! А бычков! У волнореза особенно. Чёрные, как головешки. Шасть под камень! — с ранья за ними гоняюсь — сопливые, не выковырять.

Полил из трубки камушки. Лёг рядом.

— Ах, с такого спорта каждая мышца блаженствует и спасибо тебе говорит. Купались уже?

— Нет ещё.

— Пойдёте — вот вам маска. Берите, берите… одно удовольствие. А где друзья?

— На процедурах.

— Да, не позавидуешь. Взяли в оборот. Слушайте, так и не понял, чего вас все-таки с номера поперли? Стучусь тут к вам, с неделю назад… Какой-то мужик… Это из-за генерала — тогда, в столовой?

— Вы вроде уже спрашивали. Да, из-за него.

Никита осторожничал: больно настойчиво вынюхивает, поди знай, может, и слил про дембельские намерения видяевцев. Или просто сболтнул без задней мысли? Какая разница.

— Сволочизм форменный. Я считаю так: на отдыхе забудь о чинах — генерал, не генерал, тут тебе не армия. Книжка какая-то сурьёзная у вас. Можно?

— Конечно.

— У-у, французский… Ну да, вы же переводчик.

(Откуда знает?)

— Ар-тур Рим-ба-уд…Кто таков?

— Артюр Рембо. Поэт.

— Тоже когда-то стишатами баловался. Первая школьная любовь, трепет сердца, обморок души… Достать чернил и плакать. Прошло потом, вместе с поллюциями. Дневник начал вести, не пробовали? Очень полезно. Как обычно ведут: во столько-то встал, умылся, порезался бритвой, жена пересолила, ругались двадцать минут. Лучше, конечно, чем ничего, а я — мысли, наблюдения… Мелочь подметишь, или там озарит — вроде и выбросить жалко. Склад ума тут нужен — чтоб тяга к обобщениям, анализ, понимаете? Вот те, которые любят дневники — у них синтез, расщепление. Удивительное, как говорится, рядом: шлепаешь флюорографию, 30-ю клетку на дню, шалеешь уже — проявка, сушка… смотришь, вроде кости и кости, и вдруг образ: арфа, скажем, ребер. Вензелёк, а от рутины отвлёкся… и тут же записать. Забросил в итоге, лениться стал. Вы, Никит, пока молодой, не ленитесь, всё впитывайте, осмысливайте. Багаж важен. Захотите потом — не сможете. Серые клеточки, они такие…

Позади них вдруг — шорох гальки.

Никита обернулся.

Лебедев, как всегда отутюженный, разве что ворот рубахи не до верхней пуговицы — щадящий режим. И на плече — невиданный махровый хаос: пушистое полотенце.

— Не помешаю? — тихим, почти извиняющимся голосом.

— Ну что вы, Павел Владимирович…

Рентгенолог даже привстал. Никита пожалел, что выбрал неудачное время, придя сюда.

Комендант расчехлился — рубашка, серые полотняные брюки. Сложил всё тщательно, и — аккуратными стопочками — на полотенце. Затем часы — с левой руки.

Забавно, ведь он левша, вспомнил Никита, выписывал мне подтирку тогда в кабинете — левой. Или так надёжней? Всё под контроль, даже время: ущербной правой доверить нельзя. Леворукий повелитель Кроноса.

— Как вода?

Дурацкий вопрос: в августе, в Сочи. Растёбин мысленно усмехнулся.

— Так чё ему, стомилось за лето, — начал было Майков, кивнув на море, но отчего-то запнулся. — Вода сегодня, Павел Владимирович — молоко!

Лебедев уже не слушал — босой, хрустел по гальке. Несуразная фигура, — смотрел ему в след Никита, — из двух разнополых собранная: тулово — плечистое, мужское, ручки и ножки — тощеватые, женские. Будто какие тромбы не дали конечностям налиться нормальным мясом.

Вошёл по пояс, зачерпнул ковшиком ладоней воды. Обтёрся равномерно — плечи, ручки. Грудь — звонкими шлепками. Поплыл дамским, без подныра, брассом.

Катерок с лыжником визжал — ни одной передышки. Наверное, какая-нибудь пытка, практикуют с нарушителями в соседнем санатории, — Никите вдруг стало весело. Аккуратными толчками комендант выводил плавные узоры.

Дельфины, где вы, дельфины? Его берег — та сторона, оттащите, спасите! Чайки, где вы, морские стервятники? — насмешливо бормотал Растёбин, поглядывая на пыхтящего коменданта.

Уйти прямо сейчас. Чего я боюсь? Встать, и демонстративно…

Но он всё сидел, как приваренный, посмеиваясь над серьёзным пловцом и слушая докучливое бормотание Майкова:

— Серые клеточки, они да…А ты их физкультурой. Тесты вот, например… Так и не пришли ко мне… Ну, понятно, обстоятельства. Вот нагряну — Позгалёв не отвертится.

Никита лёг — перевод его накрылся. Сначала они тебя изолируют, потом кружат назойливыми мухами.

Услышал, как Лебедев вылез, приблизился, обкапал всё вокруг, сел на полотенце. Сквозь сцепленные пальцы было видно — так и не окунулся с головой. Зачем, правда — всегда холодная, в комплект к «горячему» сердцу. Вот бы рентгенолог ему — маску с трубкой…

О чём-то они говорили, но Растёбин, задремав, уже плохо слышал…

«Море-то какое…кипяток».

«Кипяток, но с Сочи дрянь несёт».