Солнышкин у динозавра

Матрёшкина взобралась на трап с маленьким счастливым поросёнком. И с «Джона Хапкинса» защёлкали десятки фотоаппаратов и кинокамер, в результате чего на обложках журналов вскоре появился снимок: загорелая, белозубая, стройная девушка приветствовала весь мир взмахом крепкой руки, а из-под другой, весь в капельках, тянулся к людям радостно хрюкающий поросячий пятачок.

Последним на палубу поднялся курчавый Том и отдал растроганному Борщику все его дощечки, а также забытую на берегу вывеску их необыкновенного кафе, на которой рядом с изображением кока было написано: «Под динозавром».

В это время на берегу, там, где только что виднелся обелиск, ударил в небо высокий фонтан, и на глазах у облепивших палубу команд Тариора стал медленно погружаться в воду.

Вот скрылся сам обелиск, вот уже на глазах у Перчикова в глубину ушёл монумент почётному вождю жившего здесь племени. Вот закачались кокосовые орехи над затонувшими бунгало.

Всё исчезало, всё скрывалось в глубине...

И скоро на месте острова среди зёленых тропических волн качалась только верхушка пальмы. Слева от неё висело багровое солнце, а справа медленно бледнела круглая утренняя луна.

ВРЕМЯ ПОДНИМАТЬ ЯКОРЬ!

На палубе «Даёшь!» молчали. На «Джоне Хапкинсе» стрекотали камеры телекорреспондентов.

Кто-то шептал:

— Вон, вон головы динозавров!

Кто-то разочарованно возражал:

— Да нет же, это кокосовые орехи...

— На таких длинных шеях?

Но вот раздался голос Пита Петькинсона:

— Ну, господа, кажется, время поднимать якоря и прощаться?

Капитан был доволен результатами посещения острова. Правда, на этот раз обошлось без охотничьих трофеев. Зато и не очень-то благородные затеи молодого Хапкинса принесли неожиданный результат: подобревший Хапкинс-старший улыбался на палубе «Даёшь!» с флотской шваброй в руках, а Хапкинс-младший сидел на палубе «Хапкинса» в айсберге, и голову его покрывали две огромные шишки: шишка слева и шишка справа, которые усиленно охраняли четыре Джека и Джон.

Да и было что охранять. Ведь одна из них была от кокосового ореха с исчезнувшего острова, а другая — от зуба семидесятимиллионнолетнего динозавра.

—Пора прощаться,—повторил Петькинсон.

Но со стороны «Даёшь!» послышались голоса:

— Почему прощаться?

— Подождите, пожалуйста, подождите!

Там к борту бежали его новые добрые приятели — Перчиков и Солнышкин. И это тоже было приятно.

— У меня для вас кое-что есть! — сказал филателист Перчиков и протянул потрясённому филателисту Петькинсону уникальную, единственную в мире марку ушедшего под воду острова Тариора, которую он всё- таки успел выпустить в единственном экземпляре.

И хотя сделана она была от руки на телеграфном бланке, зато на ней под нарисованной пальмой, попугаем и китом Землячком стояла подпись вождя племени и будущего космонавта, а сбоку от подписи «Тариора» была оттиснута настоящая печать, на которой значилось «Даёшь!».

Солнышкин в эту же минуту протянул маленькому весёлому художнику свою новую тельняшку и новые флотские. брюки. На них, конечно, в скором времени тоже засияло солнце. Но что поделаешь с человеком, если ему так хочется всегда и везде светить!

— Вот теперь пора! — заключил Солнышкин, и сверху, с мостика, послышался бас Морякова:

— Боцман, на бак! Вира якорь!

Впереди загрохотало, зазвякало, с взлетевшего якоря залопотали струйки и свалился задремавший кальмарчик.

Понч с плотика грустно махнул рукой и вздыхал: прерывать свою экспедицию и плыть сейчас с командой «Даёшь!» было не в его правилах, а рассчитывать на будущее одиночное плавание в девяносто лет было бы более чем смело!

— Ну и мы потрёхали! — раздалось с сейнера. — Ловить рыбку для родины, — вздохнул Васька, закусив родной сарделькой и хватив, как и вся команда сейнера, прекрасную кружку борщиковского компота.

— Как потрёхали? — выскочил из камбуза Борщик. — Как потрёхали? А палтуса?

— Вот голова! — рассмеялся Васька. — Про компот помнит, а про палтуса — ни-ни! — Он тут же поднялся к мачте, собственноручно снял гигантского собственноручно завяленного палтуса и выложил его команде такого родного парохода:

— Закусывай, ребята!

— Спасибо! — почти хором выкрикнула растроганная команда.

— Мы этого не забудем! — выделился на мостике голос Морякова.

И тут же из рубки сейнера высунулась рука, махнула:

— Ладно! Плавали! Знаем!

И суда медленно стали расходиться.

Все махали друг другу. Детвора с «Хапкинса» посылала воздушные поцелуи Мат- рёшкиной, знатоки кухни показывали Борщику большой палец: «Вери гуд!»

Учёные в последний раз смотрели на выглядывавшую из трюма голову динозавра.

И все были довольны.

Только один крохотный эпизод выпадал из общего радостного настроения.

На палубу «Хапкинса» вылез наконец замёрзший и злой Бобби. И было отчего злиться: дядюшка, которого все так искали, не оправдал самых лучших его надежд! Льдина уплывала на «Хапкинсе», а Хапкинс — на глазах у всех — на «Даёшь!».

И не это было главным. Главное насмешливо посвистывало о том, что с живым Джоном Хапкинсом уплывало кое-что куда поважней...