Солнышкин у динозавра

—Да-да!—согласно кивнул Челкашкин. — Я его предупреждал, чтобы он не очень увлекался запахами! От них ведь не только у людей, но даже у птиц случаются повальные обмороки!

С качавшейся у головы динозавра пальмы в это время действительно шлёпнулся одуревший то ли от запахов, то ли от собственных выступлений попугай.

— Мои запахи?! — воскликнул услышавший этот разговор даже сквозь толпу Борщик. — Да без моих запахов на этом острове, может, не было бы ни одного человека! — И в этом он, как известно, был близок к истине. — Ни одного человека и ни одного доллара! — И он потряс над толпой пачкой так необходимых команде бумажек.

Это было убедительно. Да и Перчиков с Солнышкиным вступились за старого приятеля. Они-то видели, что Бобби Хапкинс рухнул не из-за каких-то запахов или даже солнечного удара.

Гораздо сильней оказались слова о миллионах, о мистере Стёпке... И по взглядам, которые Бобби недавно бросал в сторону артельщика, они могли предположить, что их бывшего члена экипажа, хотя он и «президент острова», могут ждать кое-какие неприятности.

С этим доктор согласился, потому что сам знал силу взгляда и силу внушения. Он тут же вспомнил, что его могут ждать пациенты и слушатели, так как на ноге динозавра висело объявление со стрелкой, указывающей направо: «Лечебные сеансы доктора Челкашкина» — и заторопился.

А Перчиков и Солнышкин, так и не пробившись к Борщику, прихватили по пухлому банану и отправились в ближнее к пальмовой роще бунгало, чтобы хоть немного вздремнуть после бессонной ночи.

Под крики детворы, ездившей на старых черепахах и плескавшейся под наблюдением Матрёшкиной возле китов, они быстро засопели. И казалось, а, может, так и было, сам остров потихоньку их покачивал и укачивал. Солнышкину даже приснилось, что напротив него, прижимаясь щекой к голубому глобусу, дремлет за столом старый Робинзон. К нему подходит бабушка и вздыхает:

— А где там наш Алёша?

— А вон, видите, они плавают с Матрёшкиной.

— Славная девушка, — сказала бабушка и вдруг всплеснула руками: — Плавать-то он плавает, а деньги Маше Парусковой отправить забыл.

— Пусть поплавают, — сказал Робинзон.

— Нет! — крикнула бабушка. — Пора его будить!

Робинзон так стукнул пальцем в глобус, что раздался грохот и где-то около Солнышкина огромный попугай Стёпкиным голосом истошно завопил: «А-а-а-а!»

Солнышкин открыл глаза и вскочил.

Рядом, возле бунгало, кружась на одном месте, истошно вопил артельщик и хватался за брюхо, из которого вываливались горячие блины.

«Я ПРЕДУПРЕЖДАЮ», — ГОВОРИТ СОЛНЫШКИН

В то самое время, когда Перчиков и Солнышкин отправились отдыхать, ликующий

артельщик покатился совсем в другую сторону. Его несло в действительно радостной эйфории: ему — хе-хе! — кивнул головой сам Хапкинс-младший, он вроде бы назвал его президентом! Корреспонденты набросали тысячу таких мыслей, что у Стёпки заранее перед глазами так и сыпались доллары, доллары, доллары! За мемуары — доллары, за вещички зимовщиков — доллары! За штаны Хапкинса — миллион, за шубу — миллион, за унты — миллион. Да если просто организовать выставку — штаны и шубы, шубы и штаны — и то миллион!

Миллионы летали в воздухе, и он приплясывал и хихикал, пока не влетел в то самое бегемотье болото, в котором сейчас дремал единственный оставшийся на острове поросёнок.

В радости Стёпка опустил на него пятку и тут же испуганно подпрыгнул: поросёнок издал отчаянный хрюк и поддал обидчику в одно весёлое место так, что тот взвыл и, вытаращив глаза, бросился от гип-по-по- там-ма. Гиппопотам бежал аа Стёпкой, Стёпка за гиппопотамом. Оба они, визжа и хрюкая, мчались по кругу, когда вдруг сзади среди ясного неба грохнул грохочущий гром, и артельщика каким-то толчком вынесло к спокойному океану, к бунгало, где вблизи от своего изваяния спал, задрав носик, Перчиков и его друг Солнышкин.

Они, покачиваясь, спали, а прямо возле них на двух тарелочках, покачиваясь и дымясь, пузырились от масла горячие стопки блинов, которые только что «втихаря», как говорят моряки, оставил своим приятелям и защитникам внимательный Борщик, потому что он был из породы людей, которые любят устроить незаметно хорошим людям какой- нибудь маленький праздник.

Стёпка, понятно, относился к совсем другой породе. Поэтому, хапнув так и шипящие блины, сунул их под рубаху и тут же завертелся и завопил, будто под ним дёргался сразу десяток поджаренных гиппопотамчиков.

— Чего орёшь? — спросил, продирая глаза, Перчиков.

— Чего вертишься? — спросил, оглядываясь, Солнышкин.

— Печёт! — крикнул артельщик, прижимая шипящие блины к животу.

— А зачем хапал, — усмехнулся Солнышкин, увидев пустые тарелки и сообразив, в чём дело.

— Греюсь, после десяти лет в льдине греюсь! — соврал артельщик первое, что плюхнулось в голову.

—Ладно, грейся... — сказал Солнышкин. — Только не дури. И будь повнимательней со всеми этими Боббиками и Джеками. Как бы не было неприятностей.

— Ладно-ладно, знаем! — вспыхнул артельщик, вспомнив про пять миллионов. — Знаем, от кого беречься.