Солнышкин у динозавра

А Петькин бросился к Солнышкину — и они кинулись на выручку Стёпке, которому наверняка грозила расправа.

УРА! УРА! НАШИ!

Подрулив к розовевшему уже борту «Джона Хапкинса», оттолкнув капитана и маленького художника, Джеки заволокли артельщика в какое-то мрачное помещение, привязали к столу и совершили перед его глазами танец, от которого у Стёпки, выдержавшего арктический холод, побежали по спине мурашки.

Выпад вправо! Выпад влево! Четыре головы влево, четыре головы вправо! Четыре правых ноги вперёд! Четыре левых ноги назад! Четыре прыжка вверх, четыре прыжка вниз! Четыре низа вверх, четыре верха вниз! Четыре притопа, четыре пришлёпа, четыре носа вперёд и четыре глотки жадно каркнули:

— Чеки мистера Хапкинса!

Но дрожавший Стёпка только повёл книзу глазами, так как все оставшиеся миллионы были в целлофановом пакете в плавках.

Джекам было достаточно и этого случайного взгляда. Они ощупали плавки, вывернули карманы — чеков не было.

Они перевернули Стёпку вниз головой. Чеков всё равно не было.

Тогда они привязали его к специальному креслу и приступили к бесчеловечным пыткам.

Сперва над ним, над самым кончиком носа, подвесили кусок копчёной колбасы и разом каркнули:

— Чеки мистера Хапкинса! Скажешь — откусишь!

Стёпка молчал.

Над ним ещё ниже опустили связку сарделек.

Стёпка молчал.

Наконец над самым кончиком его всё- таки подмороженного носа пристроили сни- керс — только скажи!

Но Стёпка и здесь молчал!

— Ну ладно, — кряхтя, сказали Джеки и сунули его в изобретённую на судне мыслечитающую машину, в которой всё, что где- то в голове притаилось и спряталось, отражалось на экране.

Но сколько его ни трясли, на экране почему- то болтались только сосиски, сардельки, поросячьи хвосты и еще пёрышки зелёного лука.

— Странно, — изумились Джеки. — Странно. Ну хорошо! Пусть поучится думать как следует.

И, взяв за руки и за ноги, они швырнули его в тот самый холодный карцер, где уже столько времени метался и мёрз маленький несчастный поварёнок.

Артельщик захлюпал носом и тут же вздрогнул. Он почувствовал, что кто-то гладит его по голове. Он вздрогнул, потому что так ласково его никто и никогда, даже в детстве, не гладил. Разве что однажды медведь в жюлькипурской клетке.

Он открыл глаза и в сумерках увидел над собой маленького чёрного поварёнка, у которого на груди на куртке горело маленькое яркое солнышко.

— Ты кто? — спросил артельщик и, услышав рассказ маленького Тома о том, что случилось с ним на палубе, вскочил и зарычал:

— Такого маленького, такого доброго — в карцер? А я, негодяй, отдал в руки таких людей целый остров, целую команду, целую палубу, из-за каких-то дурацких «зелёненьких»! Ну ничего! — крикнул он. — Я ещё искуплю свою вину. Мы ещё вырвемся на свободу!

И, разогнувшись, он стукнул плечом в борт так, что всё на палубе загрохотало.

Стёпке уже давно — целые сутки! — то и дело хотелось быть со всеми, по-хорошему дружно подраить палубу, поштурвалить, просто вбить куда надо хороший гвоздь и за столом у Борщика вместе со всеми весело

поработать ложкой. Только старые дурные привычки почему-то вмешивались и мешали этому.

Но теперь всё! Теперь этим привычкам конец! И он, разлетевшись, бросался на стены так, что наверху дрожала труба, качались мачты и хлюпали задрайки иллюминаторов.

Но вдруг он остановился, подбежал к иллюминатору и потянул носом: что-то привлекло его внимание. Он посоображал, ещё раз подёргал ноздрями и, весело хлопнув в ладоши, закричал:

— Ура! Ура! Наши!

Потому что в этот момент к борту на Землячке и Сынке подкатила команда спасателей. И, проплывая на Сынке, кок Борщик открыл кастрюльку с родным борщом, а из кармана его халата так и пахнуло остренькими кончиками родного зелёного лука.

НЕКОТОРЫЕ ОШЕЛОМИТЕЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

Ещё издалека Солнышкин увидел на борту «Хапкинса» Пита Петькинсона, а рядом с ним солнечного художника; у них под глазами — у одного слева, у другого справа — горело по хорошему синяку. Это они, как и положено честным порядочным людям, хоть и безрезультатно, а вступились за несчастного пленника.

— Они подвергли вашего приятеля бесчеловечным пыткам! — крикнул сверху Петькинсон, не представляя, что именно он чуть не влепил пленнику в джунглях хорошую порцию дроби.

— Ужасным! — добавил художник, потирая глаза.

— Но где он? — спросил Солнышкин.

— С левого борта. Там ещё должен виднеться солнечный свет! — объяснил художник, которому удалось передать маленькому Тому последний клочок от собственных брюк с сиявшим на нём солнышком.

Спасатели стали присматриваться, но изнутри судна раздалось такое буханье и уханье, а следом послышался радостный крик «Наши! Наши!», что не было необходимости искать там солнышко, хотя какой-то свет из одного иллюминатора точно пробивался наружу.

— Ты жив, Стёпа? — крикнул Федькин.

— Жив! — отозвался артельщик. — Мы оба живы!

—Держись! Выручим! — буркнул Петькин.

В это время наверху послышались встревоженные рыки, и на палубу, потрясая мускулатурой, вывалились четыре Джека. Солнышкин тихо скомандовал:

— Борщик, на правый борт!