Отставив баритон на одно колено, Дорошкин вдруг стал внимательно всматриваться в кресла первого ряда. Протер пальцем заслезившиеся от напряжения глаза, прищурился, все еще не веря увиденному… И вот – узнал! всех! В первом ряду зала были… мама, отец, брат, жена Светлана, Мишка Плотный, Ваня Кузин! В смуглой девочке легко угадалась совсем не изменившаяся Лена Васнецова, а из кресел слева внимательно смотрели на сцену Петр Николаевич Андреев и «Михалка» в очках. В конце зала бесшумно открылась входная дверь; в летнем наряде, том самом, что был на ней тогда, на днестровском пароме, в зал вошла, скромно села в кресло… Наташа!
Будто колотушка барабана, громко застучало сердце.
В это время из-под высокого потолка торжественно, как при открытии важного парада, прозвучало:
– Вальс «На сопках Маньчжурии»! Соло на баритоне – Василий Дорошкин!
Давным-давно (читатель, наверно, помнит) Дорошкин тяжело переживал, что ему тогда выпало играть на второстепенном инструменте. А через годы, очевидно, в минуту очередной тревоги совести, он записал в дневнике: «Конечно, скучно было бы всю жизнь играть на альтушке, но имел ли я тогда право на главные инструменты? Что я в ту пору знал о жизни? Что мог рассказать даже баритоном? Мог, не фальшивя, воспроизвести звуки, обозначенные в нотах, но это были бы холостые звуки, потому что наполнить их мне тогда еще было нечем».
Сейчас за плечами Дорошкина была длинная, разная и непростая, жизнь, и ни один в мире баритон, наверно, никогда еще не звучал в оркестре так, как в те минуты.
После «Сопок…» были и марши, и фокстроты, и танго, и, конечно, опять вальсы – «Амурские волны», «Дунайские волны»… – все пьесы репертуара маленького оркестра, когда-то выпестованного «Михалкой».
Не отрываясь от баритона, Дорошкин будто слышал знакомый голос:
– piano… pianissimo, мальчики, здесь – нежно…
– forto! Убрать сурдинки!
– fortissimo! – тут, ребята, как команда «в атаку!»
Когда, раздвигая звуками стены зала, гремел марш «Прощание славянки», «Михалка» – Дорошкин, скосив глаза в зал, видел его, – снял очки и поднес к глазам белый платок.
«Вы не ошиблись тогда, маэстро, у меня и вправду – абсолютный слух!»
Конец