Соло На Два Голоса (СИ)

- Ма-ма, сяпуля, мамамася, силяй! - вскрикивает она и очень, очень настойчиво трясёт ручкой, а тельцем тянется, тянется к маме, удерживаемая лишь пелёнкой, не дающей ей ни малейшей возможности как следует шевелиться.

- Да сейчас, подожди же, господи! - раздражённо цедит её дура-мать сквозь зубы. Как же мне захотелось дать себе той по башке - изо всех сил и кулаком. Ишь, измученная какая, цаца! Ребёночек тебе что-то говорит, и тон дочки такой... нежный, вовсе не требовательный, в гробу она видала твоё молоко, идиотка! Она просто с тобой разговаривает, со спиной твоей дурацкой, с затылком твоим бестолковым!

- Масяля! Люлюси мал як! - Сашенька улыбнулась очень нежно, глядя дуре... мне... в затылок.

- Да погоди-и-и! - молодая мамаша аж ногой топнула. Боже, какая бестолочь!

Сашенька замолчала и на всякий случай даже засунула себе в рот ложку. И продолжала смотреть на мамину спину теперь уже немножко печальными глазками. Лапочка ты моя!

Я приблизилась к дочке и меня затрясло от нежности... Аромат младенчика, родного младенчика опьянил и заставил трепетать. Я нагнулась к пушистой головке и осторожно поцеловала милую макушку. Сашенька вздрогнула и совершенно определённо и чётко посмотрела прямо на меня. У меня перехватило дыхание: она же не может меня видеть! Но Сашенька видела... Она улыбнулась мне, а потом перевела взгляд на свою тогдашнюю мамашу.

- Малюли сюли! - радостно вскрикнула дочка, глядя то на меня, то... на меня. И расхохоталась. Ложка с грохотом вывалилась из её ручки на пол.

- Что ж такое-то! - молодая и нервная мать резко обернулась назад и сделала шаг к стульчику с ребёнком, таким образом здорово толкнув меня и даже слегка врезав мне локтём прямо в пах. Я ойкнула, отлетела в сторону и... вновь оказалась у себя. Сегодня. Где надо.

...И продолжила ждать закипающего молока, которое за время замыкания не успело даже забулькать, а ведь нынешняя плита - не чета той, из прошлого! Значит, времени прошло... нисколько. Ничего не прошло, ни минутки. Я вывалилась из времени и пространства, и настоящее время этого и не заметило, а пространство меня, похоже, и не теряло.

Я выключила плиту и на слабых, негнущихся ногах бросилась к своей мобилке, чтобы набрать Сашкин номер.

- Доча! Милая! Привет! - голос плохо меня слушался - хриплый, срывающийся, плачущий. - Как ты, малыш? У тебя всё в порядке?

- Всё нормально, мам, ты чего? - дочь удивилась и встревожилась. - Ты там не переела своих таблеток? Может, их всё же слишком, зачем ты вообще их принимаешь и ходишь к мозговеду, вот не понимаю! Прости, но, сдаётся мне, ты какой-то дурью маешься и делаешь что-то не то...

Всё, меня отпустило, дочка "звучит" как обычно - уверенно, звонко и независимо. Она здорова и у неё всё хорошо. Да и насчёт мозговеда, возможно, она и права. От лекарств мне дурно, а замыкания никуда не делись - вот они, родимые, со мной и невредимые.

Убедившись, что с Сашенькой всё хорошо, начала обдумывать последнее замыкание: вот так я люблю, вот так умею любить - даже дочь. Вернее - не умею. Со стороны увидела себя не по делу замороченную - подумаешь, плита плохая! Подумаешь, молоко раздражает! Да ты оглянись, дурище, посмотри, что у тебя сзади творится! Вот же главное, вот он - повод для счастья, а ты уткнулась в идиотский, ничтожный ковшик и сделала из него фетиш своего раздражения. Помню это раздражение, помню... Всё бесило. В том числе - лопотанье дочери за спиной. Разве я не обожала Сашку? Наверное, обожала. Но радости от этого не умела испытывать. Не умела я любить.

Да и после замыкания, когда позвонила ей. Ну, что бы сказать - доча, мол, сейчас тебя вспомнила - кроху, как ты со мной разговаривала в восемь месяцев... что-то пыталась мне объяснить важное, а я тогда, дура, ничего не поняла! Не помнишь, часом, что конкретно ты хотела до меня, идиотки, донести, лапушка? Ну, посмеялись бы вместе, понежничали по телефону - нормально же, да? Но не для меня. Не умею. И даже не уверена, что хотела бы так сделать. Зачем? Ведь потом, наверное, заданную высокую планку отношений надо держать, раз уже поднимешься туда. А я, скорее всего, удержать не смогу, потому что любая хорошая минута всегда проходит, после неё остаётся то, что всегда, рутина - минуты, часы, сутки и годы обычные, не хорошие и не плохие, просто приземлённые. А после высокого полёта в красивом небе очень обидно ползать каракатицей в самом низу, глядя на бирюзовое небо, но уже недоступное и далёкое. Лучше и не взлетать, наверное. Лучше не брать высокую ноту в отношениях - высокую в смысле нежности и любви, чтобы потом не давать петуха, пытаясь повторить. Ведь кто знает, получится ли? У тех, кто умеет петь, владеет голосом, учился, наверное, получается. Но я-то не умею...

Следующее замыкание случилось буквально через неделю после. И было оно куда хуже и страшнее.