Соло на два голоса

Жую сырники, стоя на коленях на сиденье стула. Запиваю морковным соком. Почему торчу на стуле в ненормальной для взрослого человека позе? Ну, так получилось. Схватила еду, начала жевать ещё до того, как подошла к столу и… поленилась сесть, наверное. Да я ж не устала физически – несколько часов работы за компьютером в полулежачем положении вряд ли утомило мои ноги и спину, правда?

И в чём счастье этой минуты? Счастье в том, что некому рявкнуть «Сядь по-человечески!», некому покачать головой и поцокать языком по поводу того, что ем чёрти как и чёрти что. «Ах, шпроты после сырников! Сейчас в обморок упаду!» Да падай, придурь, только аппетит не порти! Так вот, когда рядом нет никакой придури – это и есть свобода и покой. Настоящие.

Потому буду жрать шпроты прямо из банки. Да, после сырников – шпроты и из банки! И живот у меня не заболит, нет. Проверено. И мне так – хорошо! Все три мои мужа были бы в ужасе и непременно вынесли бы мне мозг. Они и выносили… Сыночек только не выносил. С ним у нас получалось сосуществовать. В разных комнатах, но мирно и тихо. Теперь он далеко… В невероятном городе Чикаго. Работает, живёт. Живёт в быту похожей на мою жизнью, ибо сам такой же. Потому до сих пор не женат, хотя ему уже двадцать семь. Девушка у него есть… и раньше была – другая. А ещё раньше – совсем другая… Я слежу за сыном через Интернет, он ведёт закрытый двуязычный блог для пары десятков человек. И знает, что мама за ним наблюдает через пиксели, не вмешиваясь и редко выходя на общение. А он в точности так же следит за мной, за моими «флажками», которые я расставляю в Сети там и сям, дабы парень не волновался за мать. Вот так мы общаемся и обмениваемся информацией друг о друге без лишних разговоров в Скайпе, иногда даже просто картинками. Нам обоим именно так комфортно и спокойно. Хотя… скучаю я по нему иногда до слёз, до воя! Мне хочется вдохнуть его запах, обнять за крепкую, совсем уже мужскую шею, поцеловать в колючую (боже мой! у моего малыша постоянно растёт борода!) щёку и услышать хриплый басок: «Ну, мам! Завязывай уже слюнявиться!» Сынка мой роднющий, Дениска, всё понимающий и такой мудрый. Малыш! Навсегда всё равно – малыш.

Видимо, гены сильнейшая штука, учёные не врут. С самого голопопого малолетства Дениска был стопроцентно самодостаточным и предпочитал играть в детской один. Он – сам! – года в три стал упрямо и настойчиво закрывать свою дверь и ужасно сердился, если кто-то из взрослых нарушал его общение с игрушками и книжками. А как, скажите на милость, можно было не нарушать одиночество совсем крохотного малыша? Как не проверять его каждые десять минут – всё ли в порядке? Вот каждые десять минут мы и имели топанье ножкой, сжатые кулачки и сердитый окрик «Ну, заклой зе двель, заклой, я не лазлесаю отклывать!» Вот так. В три года. Что было дальше, можно себе представить… Словом, стучать в свою комнату Дениска приучил всех взрослых в три года. В три! Это вообще уму постижимо?

Молодец. Мой сын! Нам всегда с ним было легко вместе, понятно и всё очевидно. А его отец… и следующие мои мужья и мужчины… ну, куда им. Они не потянули сразу таких двоих: любителей одиночества, закрытых дверей и абсолютной независимости. Они не смогли бы с нами ужиться, впрочем, как и мы с ними. Да с нами никто не смог бы ужиться! Ведь это ненормально для большинства людей: два обожающих друг друга человека сутками могут не выходить из своих комнат, не видеться, не разговаривать друг с другом. Им довольно знать, что они друг от друга через стенку и всё в порядке.

Иногда, может, глубокой ночью или светлым днём, две тени пересекутся, случайно столкнувшись в полутёмном коридоре, неловко ткнутся друг в друга поцелуем, на мгновение сожмут друг другу ладони, успеют шепнуть в ухо «люблю тебя! иди поешь! у тебя голова не болит? тебе надо выспаться…» – и вновь шарахнутся обратно по своим кельям. Или, бывает, изредка совпадёт время их трапезы. Тогда они непременно поболтают за столом, и за четверть часа общения успеют узнать те детали жизни другого, какие необходимо знать, чтобы представлять существование родного существа во всём объёме и не тревожиться за него. Мало кому дано понять, что такой образ жизни – счастье для них обоих. Для нас обоих…

Когда он решил ехать в Штаты, когда так удачно и стремительно повернулась судьба и ему предложили грант (он биолог и, как выяснилось, очень способный и перспективный), я ни словечка не сказала против! Но если кто-то думал, что не рыдала потом три дня и три ночи, уткнувшись в подушку, которую после пришлось выбросить, потому что она вся насквозь пропиталась слезами и соплями, то этот кто-то – дурак.

В аэропорту, когда Дениска должен был идти на посадку, он никак не мог отцепиться от моих рук, которые мял в своих громадных ладонях, и бормотал, будто бредил: «Мама, мама, мамочка, мама! Как же я тебя оставляю? Мама, мама, мамочка… Разве так можно? Мама, мама…»