Соломенный кордон

«Хотя бы какая букашка проползла. Ни стебелька тебе, ни травинки... ну, и земля, серая, словно солдатская шинель... Лежал бы я сейчас на спине, смотрел в небо... Когда смотришь в небо, и умереть легче. Небо сейчас, наверное, синее, как глаза у Маши... Маша, я не предатель, не холуй! Так надо было!.. — Алексей передохнул. — Маша, слушай, я все тебе расскажу, я верю тебе, слушай! Ты чего отворачиваешься? — закричал он. — Я убил того негодяя потому, что он предатель, и убивать я его не хотел... Я все время думал, как спасти старика, а он кинулся ко мне, что ж, я должен был ждать, пока мне какая-то сволочь в лицо плюнет!.. — Он задохнулся, помолчал и заговорил спокойнее: — Лешка видел все, за это и убил меня, как собаку... — Маша стояла перед Насыпайко и непонимающим взглядом смотрела на него. — Ты мне не веришь?! Спроси у старика. Это я его предупредил. Его взяли потому, что он, спасая других, не успел уйти... Теперь ты поняла меня? Поняла? Или ты меня не слышишь?»

Маша по-прежнему смотрела на него непонимающе.

«Да у меня нет языка! — ужаснулся он. — Беги скорей за бумагой, беги! Я скоро умру, кто же расскажет правду?! Старика застрелили...»

У Насыпайко сжалось сердце. Мысли лихорадочно заметались. Теперь он понял, почему тот предатель кинулся в переулке на него. Страшно умирать предателем! Кто докажет Лешкину ошибку?.. Задание он не выполнил... Не дошел до связного, жаль, что так давно ему не разрешали встречу с подпольщиками. А что, если тот старик был связным и он один знал правду?»

Дальше Алексею показалось, что Маша побежала выполнять его просьбу. Вот она вернулась и положила перед его глазами тетрадь и карандаш. Насыпайко сел поудобнее и стал писать, вспоминая все подробности своей службы в полиции.

В конце записки он с обидой приписал: «Я знаю, что те, кто меня оставил с заданием, отступили вместе с армией, но знал же кто-то обо мне, почти восемь месяцев я был один... Лешку не вините, на его месте я бы тоже так поступил...»

После этой приписки на душе у Алексея посветлело. Он улыбнулся и протянул тетрадь Маше, но вместо нее тетрадь взял Лешка, губы его побелели, а глаза наполнились слезами, и тезка упал перед Алексеем на колени.

— Встань, друг, ты убил не меня, а врага! Кто же жалеет врагов? — Лешка перестал плакать. Насыпайко стало легко, легко оттого, что он не только рассказал правду о себе, но и утешил друга.

— Поверните меня на спину, — попросил он Машу и Лешку, — хочу видеть небо.

Дыхание у Алексея стало реже, свет в глазах потускнел, постепенно глаза стали стекленеть, наполняясь холодным мраком...

А над степью густели сумерки. В сухой траве неистово трещали кузнечики, усталые от жары жаворонки, почувствовав прохладу вечерней зари, выпархивали из бурьяна и, глотнув остывшего воздуха, запевали благодарную песню, посвященную жизни.

Жених

Зойка жила по соседству со мной. Окончила она десять классов и работала продавцом в универмаге.

Я тогда на шахте слесарил и учился в восьмом, в школе рабочей молодежи.

Зойка была постарше и уже встречалась с парнями. За нашим окном не раз проплывала коричневая копна ее волос рядом с какой-нибуль мужской шевелюрой.

— Опять крашеная с новым ухажером! — говорила моя бабушка осуждающе. — Ну и девка, и в кого такая?..

Я подходил к окну и рассматривал Зойкиного ухажера. При встрече она всегда спрашивала меня:

— Ну как, видел этого?

— Видел. Длиннобудылый какой-то, и что ты все время таких водишь?..

— Попадаются такие. — Она внимательно смотрела на меня и опускала желтоватые глаза.

— А ты сама выбирай.

— Была бы я парнем, — она вздыхала, — тогда бы да-а. А то ведь девчонки ждут, когда их выберут.

— Это лучше, что парни выбирают.

— Для тебя лучше. — Зойка с завистью смотрела на меня.

Но в последнее время она приходила и уходила одна.

Когда я появлялся во дворе, Зойка начинала насвистывать песенку «Здравствуй, малыш». Я подходил к забору и приветствовал ее:

— Зой, салют!

— Салют! — отвечала она и тоже приближалась к забору. — Ну, как твои тренировки?

— В ажуре, — отвечал я заковыристым словом.

— Когда бои?

— Скоро.

— Ты скажешь мне?

— Скажу, а ты что, «болеешь»?

— Хочется посмотреть боксеров.

После этих слов я стал по-иному смотреть на Зойку. Боксеров! По крайней мере, у меня второй юношеский разряд. В пятницу начинаются соревнования, на которых, если повезет, я получу первый.

Шахтком освободил от работы за три дня до соревнования всю нашу команду. Мы отдыхали и серьезно готовились. Тренер внимательно следил за мной.

— На этот раз будешь выступать за основной состав вместо Слойкина.

Тот давно проигрывал мне, и тренер думал усилить команду.

— Ты хорошо бьешь правой, но и удар левой надо поставить. — Он возился со мной, не считаясь со временем. При неудачах сыпал серии отборных насмешек, тыкал в подбородок лапой и обзывал «лапшой», но при хорошо проведенном ударе Иван Николаевич довольно крякал.

На последней тренировке он крякал все больше. В раздевалке, снимая перчатки, похвалил.

— Годишься! Только будь спокойнее, — и подмигнув, добавил: — Удары поставлены, ты пойдешь сюрпризом.