Соломенный кордон

«Наталья! — сердилась я. — Тяни математику, тяни...»

«Тяну, мам, но она как резиновая».

«Как не стыдно, отец математик!..»

«Мам, — лукавила Наталья, делая умильные гримасы, — но ведь я вся в тебя».

И действительно, удивлялась Анна Николаевна поразительному сходству способностей. В восьмом классе знала Наталья языки немецкий и французский не хуже матери. А вот сын не в отца пошел...

Как только началась война, Наталья определилась на какие-то курсы. Все говорила, что курсы медсестер кончает. А как немцы стали подходить к Орлу, тут она и призналась: «Прости, мама, за обман, другие курсы я окончила, радистка я». Отпраздновали ее день рожденья, и она ушла.

— Я, Глеб, все сделала, как ты когда-то мечтал, — вслух говорит Анна Николаевна. — В этот день, несмотря на осень, в ее вазе стояло восемнадцать красных роз... Через месяц, Глеб, я уже знала, что Натальи нет в живых. Она погибла при переходе линии фронта... — разговаривает Анна Николаевна с мужем.

Стучат ходики, тоскливо ухает сыч, гроза малость остепенилась, ослаб ветер, но дождь так льет, что слышно, как шумит и булькает в водосточных трубах вода, шумят под струями листья деревьев.

Ваня днями пропадал в лесу, на лугах, собирая всяких насекомых, ящериц. В семье «козявошником» его звали. Ваня не обижался, когда отец начинал над ним подтрунивать.

— Не люблю твои скучные цифры, и вообще мертвое для меня безынтересно, — говорил сын.

— Чудак!— горячился отец. — Цифры становятся живыми, одушевленными, когда человек творит. Ну, что и кто имеет еще такое стремительное движение, как цифры?..

Ваня отмахивался и уходил к своим козявкам.

Если человек окружен счастьем, он не замечает движения жизни, как своего дыхания...

Думая о сыне, Анна Николаевна забывается, сон вязко и незаметно туманит разум, уходит из сознания шум дождя, стук ходиков. Очнулась Анна Николаевна утром. Окно приоткрыло ветром, утренний воздух свежий, в нем густые запахи скошенных лугов. На цветастой фарфоровой вазе, которую ей подарили коллеги в день ухода на пенсию, играют солнечные зайчики.

Учительница ощущала, как душа ее наполнилась необычной тревогой. Сейчас что-то должно произойти. Она напряженно прислушалась, не скрипнет ли калитка, не откинет ли кто штору, чтобы заглянуть в комнату? Нет, все должно произойти не так. У нее еще есть время, и она должна его встретить в поле. — Анна Николаевна поняла свою тревогу: сейчас придет сын!.. Да, вот он идет по большаку. Как он изменился за долгие годы, вытянулся, раздался в плечах, и у него так же, как у отца, быстро растет борода. За дорогу уже появилась жесткая золотистая щетина». — Анна Николаевна с такой отчетливостью представила возмужавшего сына, что решила проверить — не сон ли это. Она отодвинула стул, быстро оделась, раздвинула шторы.

И предметы, и яркое солнце — все настоящее, на тропинке — никого, но все равно Анна Николаевна торопливо, дрожащими руками причесалась.

Причесавшись, одела праздничное платье и, забыв посох, вышла.

За ночь липа изменилась, и эту перемену учительница отметила сразу, рано начавшие желтеть листья позеленели и влажно блестели на солнце, а ствол дерева вроде стал стройнее. Над ясным ржаным полем повис звонкоголосый жаворонок.

Анна Николаевна посмотрела вдоль тропинки и чуть не упала в обморок. Через рожь навстречу шел светловолосый молодой мужчина, впереди его то выныривала, то исчезала тоже светловолосая ребячья голова. От напряжения у Анны Николаевны заслезились глаза, мужчина слился с рожью.

«Вот и дожила до галлюцинаций», — она вытерла заслезившиеся глаза и опять четко увидела приближавшегося мужчину с мальчишкой, все их движения были настолько естественными, что Анна Николаевна больше не сомневалась в том, что все происходит на самом деле.

Не доходя несколько шагов до Анны Николаевны, мальчишка остановился и пропустил вперед отца. Мужчина тоже остановился, всматриваясь в лицо учительницы, он спросил:

— Вы — Анна Николаевна? — Он был так похож на сына, этот светловолосый человек, что Анна Николаевна только сейчас почувствовала свою ошибку.

— Да, сынок, — ответила она механически.

Мужчина, ничего не говоря, обнял ее и поцеловал пересохшими от волнения губами, потом отступил на шаг и представился:

— Василий. А это мой сынишка Юрка.

У Анны Николаевны дрожали руки, но она как могла спокойно пригласила гостей в дом, стараясь угадать, кто такой Василий, — что-то значительное было связано с его именем.

— А Иван не пришел? — как бы убеждаясь, спросил Василий, открывая перед Анной Николаевной калитку.

— Нету... — учительница с трудом дошла до лавочки и предложила: — Давайте маленько переведем дух...

Василий достал коробку с леденцами, поймав вопросительный взгляд учительницы, пояснил:

— Курить бросаю. Неделю не курю, сейчас вроде легче... Однажды вижу —в зубах держит Юрка папиросу. Я ему прочитал нотацию и хотел ремня всыпать. А он мне: «Папка, а кто тебе ремня всыпет?» — с тех пор и не курю, такая арифметика.