Соломенный кордон

— Никаких переводов мне не надо. Где хочу, там и буду работать.

— Дело твое, работай.

«Предатель! — мысленно обозвал я Геннадия. — Хотя бы толком объяснил. Неужели ему так хочется купить мотоцикл?..»

Перед самым домом Геннадия, на небольшом пустыре, где недавно бегали и мы, мальчишки играли в футбол. На одних воротах вместо штанг стояли две бутылки кефиру, чуть в сторонке, за воротами, на куче рубашек лежала буханка хлеба и что-то завернутое в бумагу. «Вот бы мячом по бутылкам!» — мелькнула у меня мысль.

— Эй, Савин! — увидел меня младший брат Генки. — Давай к нам! У нас одного не хватает. Помедлив немного, я понял, что он играет против «кефирных» ворот. Я снял рубашку, чтобы не измазаться, и занял место на левом краю.

Через несколько минут одна из бутылок от сильного удара мяча, кувыркаясь, полетела за ворота, оставляя за собой белый кефирный след. Мальчишки хохотали, только брат Геннадия, сердито чертыхнувшись, взял целую бутылку, сверток, буханку хлеба и покинул поле. Я хотел догнать его, извиниться, но он даже не оглянулся.

— Ладно, ребята, играйте. Пошутил и будя, чего доброго, еще мамаша придет. — Я ударил последний раз по мячу и отправился домой.

Сегодня нам с Мыколой повезло. Мы сделали работу часа на два раньше, и Батанов нас отпустил.

Я с наслаждением вымылся в бане, быстро оделся и выскочил во двор, надеясь успеть на пляж.

В сквере меня кто-то окликнул. Тягнырядно. Он еще был в шахтерках. Летом Мыкола мылся дома, в своем душе.

— Ты чего это домой не идешь?

— Та... — Тягнырядно немного помялся. — Ось на, подывысь. — Он протянул лист бумаги.

— Что это?

— Та заява, хочу быть комсомольцем... Почитай, чи нема ошибок.

Я сначала опешил, но потом прочитал.

— Есть ошибка.

— Яка?

— Не туда ты суешься.

— Як суешься?

— А вот так. Привет! — Я отдал ему заявление.

По нашей улице с большой кирзовой сумкой шла почтальонша Нинка Пахомова. Когда-то мы с ней учились в одном классе. Она тоже оставила дневную школу, устроилась работать на почту и собиралась приходить к нам в вечернюю.

Длинные ремни делали сумку неудобной. Она болталась, била по коленям. Нинка то и дело поддергивала ее, теряя равновесие.

Смотреть на нее со стороны было смешно. Маленькая, в стоптанных, не по размеру туфлях, она кралась к каждому дому и при первом брехе собаки, как испуганный желтоголовый цыпленок, убегала что есть мочи.

— Эй, рыжая, ты что это крадешься?

От неожиданного окрика Пахомова вздрогнула.

— Фу, как выпугал. — Махнула рукой: — А в этом дворе собака есть?

— Есть. Здо-оровая, зла-ая и не привязанная!

Нинка съежилась от страха.

— Эй, Савин, эй! Погоди. — Она догнала меня. — А здесь что-то есть для тебя. — Передвинув с боку на перед сумку, стала копаться в письмах. — Вот, пляши! — торжествующе махнула перед самым носом конвертом.

Я увидел на конверте большой фиолетовый штемпель.

— Брось ты, Нин, так сегодня на работе наплясался. Это из мореходки.

Она отдала. Я тут же разорвал конверт. Мне сообщили, что документы мои приняты и я допущен к сдаче экзаменов.

— Поедешь? — заглядывая через плечо, спросила Нинка.

— Поеду.

— А Генка отказался. Гальку Тягнырядно боится оставить. — Она засмеялась.— Хочешь, я тебе кое-что о них расскажу?

— Не хочу. А вообще, какое твое дело? Нечего совать нос куда не следует!

— Я не совала, — обиделась Пахомова. — Он так же при мне вскрыл конверт и сказал: «Баловство это, надо институт кончать».

— Ну, ладно. Давай сумку, ремень подтяну, удобнее будет.

Ничего не вышло. Ремень оказался пришит к бортам сумки накрепко. Я завязал его петлей, надел сумку на плечо Пахомовой.

— А так удобно, — глаза у нее заблестели.

— Еще бы. Я же слесарь.

— Что это, Савин, тебя на танцах не видно? Приходил бы.

— Чудачка ты, Нин.

— Приходи.

— Постараюсь. Спасибо за приятную новость. До свидания.

Вечером пришел Геннадий.

— Вызов получил?

— Получил.

— Я тоже, но не поеду, а ты?

— Завтра беру расчет.

— Зачем торопишься, вдруг не поступишь?

— Думаешь, не сдам?

— Сдашь, конечно, но вдруг передумаешь.

— Ты же на «Песчанку» не передумал. Я тоже твердо решил.

— Когда поедешь?

— Дня через два. Приходи провожать.

— Ладно, приду.

Он пошел вниз по улице, к дому Мыколы.

Сдав в расчетный отдел всеми подписанный обходной лист, я пошел перед отъездом побродить по штахтному двору.

У механической мастерской белела серебристыми листьями маслина. В кузнице звонко стучали кузнецы, привычно гудели компрессоры. Пахло шахтой.

Мне стало жалко уезжать, жалко покидать тех людей, с которыми я жил и работал. Я стал представлять себе каждого и с каждым прощаться.

«Уезжаешь, значит, — пробасил Евсеевич, — в моряки подаешься. Говорят, хорошее дело. Ну, смотри, не подкачай там. А ко мне опять зябликов прислали... Счастливого тебе плавания!»

«А в комсомол я поступлю! — прожевывая сало, сказал Мыкола. — Вот побачишь, поступлю...

Меня кто-то тронул за плечо. Рядом стоял Мыкола Тягнырядно.

— Мыкола!

— Мыкола, а що? Ты вже рассчитався?

— Уже, Мыкола.

— Ну, так до свидания. — Оп протянул мне руку. — А в заявлении помылок — ошибок не було. Так отдав...

Я не выдержал и рассмеялся.

— Чего це ты?

— Ничего, Мыкола. Все правильно.