Соломон Кейн. Клинок судьбы

Соломон попытался заговорить, но в ответ прозвучал ужасающий крик, несчастный стал корчиться, выворачивая суставы, его голова дергалась вверх и вниз, повинуясь судороге искалеченных нервов, зияющие глазницы, казалось, силились что-то увидеть. Потом чернокожий с душераздирающим стоном прижался к столбу, у которого его удерживали веревки, поднял голову и замер, прислушиваясь, ни дать ни взять ожидая чего-то жуткого сверху, с небес.

— Послушай, тебе незачем бояться меня, — на диалекте речных племен сказал ему Кейн. — Я ничем не обижу тебя и никому больше не позволю причинить тебе зло. Сейчас я тебя отвяжу…

Говоря так, Соломон с горечью ощущал, как безнадежно опоздали его забота и помощь. Но видно, дружеский голос все-таки достучался до придавленного невыносимым страданием сознания чернокожего. Изо рта, где чья-то жестокость почти не оставила целых зубов, потекли слова — запинающиеся, невнятные, перемежаемые бредом гаснущего рассудка. Негр говорил на языке, сходном с тем, которому Кейна научили дружелюбные обитатели речных берегов, так что пуританин многое понимал. Судя по всему, бедолага провисел на столбе не один день — «много лун», так он выразился, — и все это время злобные нечеловеческие существа забавлялись с ним самым чудовищным образом. У этих монстров было даже название; что оно означало, Кейн так и не разобрался, ибо негр употребил неизвестное ему слово, прозвучавшее как акаана. К столбу, однако, привязали его не они. Пленник упомянул какого-то Гору, который был жрецом, и пожаловался, что этот Гору слишком туго затянул веревку у него на ногах. Кейну оставалось лишь изумляться, как воспоминание о такой пустячной, в общем-то, боли не оказалось смыто кровавыми волнами ужасающих мук.

А чернокожий уже рассказывал потрясенному Соломону про своего брата, который помогал привязывать его к столбу, и всхлипывал, как ребенок. Слезы кровавыми каплями вытекали из пустых глазниц.

Когда несчастный начал бредить о каком-то копье, давным-давно сломанном на охоте, Кейн с бесконечной осторожностью перерезал веревки и бережно опустил истерзанное тело на мягкую траву. Увы, даже самые легкие прикосновения причиняли чернокожему нестерпимую боль, он корчился и выл, точно умирающий пес, и десятки потревоженных ран заново взялись кровоточить. Кейн присмотрелся и понял, что эти раны, скорее всего, оставлены зубами и когтями, а вовсе не копьями или ножами.

Все же усилия Соломона увенчались успехом, и освобожденный пленник вытянулся на траве, опустив голову на подложенную пуританином шляпу и неровно, судорожно дыша.

Кейн раскупорил флягу, влил в бесформенный рот немного воды и попросил:

— Расскажи еще об этих дьяволах, что терзали тебя. Ибо, видит Бог, которому молится мой народ, подобное зло не должно остаться безнаказанным — хотя бы сам Сатана встал у меня на пути!

Услышал ли его умирающий, так и осталось неизвестным, потому что внимание несчастного негра привлекло нечто иное. Как раз в это время с ближнего дерева снялся большой попугай, любопытный, как вся эта порода. Он пролетел так близко, что биение его широких крыльев взъерошило Кейну волосы. Услышав их хлопанье, истерзанный чернокожий вскинулся на траве и закричал так страшно, что его голос потом преследовал Кейна до самой могилы:

— Крылья! Крылья!.. Они опять здесь!.. Нет! Не надо! Пощады… Крылья…

Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул навзничь — уже бездыханный.

Кейн поднялся с колен и стер холодный пот со лба. Деревья кругом колебались и плыли в полуденном зное. И по-прежнему стояла такая тишина, словно кто-то наложил сонное заклятие на весь этот край. Хмурый взгляд Соломона вновь обежал зловещие холмы, горбившиеся в отдалении, потом обратился на пройденную саванну. Тень древнего зла витала над этой землей, полной неисповедимых тайн…

Он бережно поднял искалеченное тело, бывшее когда-то крепким, молодым, полным жизни телом, и отнес на край поляны, чтобы там уложить как можно благопристойнее. И, заново содрогнувшись от вида чудовищно жестоких увечий, завалил погибшего камнями, так, чтобы даже упорному хищнику не добраться было до упокоенного.

Он едва успел довершить этот невеселый труд, когда что-то отвлекло его от скорбных раздумий и вернуло к бдительности. Что-то — некий звук?.. инстинкт сродни волчьему чутью на опасность? — побудил его крутануться на месте. И от него не укрылось движение на противоположной стороне поляны. В густой траве мелькнула безобразная черная рожа: в плоском носу — кольцо из слоновой кости, толстые губы раздвинуты, показывая искусственно заостренные зубы, заметные даже на таком расстоянии. Блестящие бусины глаз, низкий покатый лоб, увенчанный колтуном курчавых волос… Мелькнувшее лицо немедля исчезло, но Кейн уже шарахнулся под защиту деревьев и помчался, как гончий пес, бросаясь от ствола к стволу. Вот-вот за спиной прозвучит многоголосый восторженный клич, и людоеды, выскочив из засады, устремятся в погоню…