Солона ты, земля!

Все говорило о том, что комендант третьего, старый алтайский партизан Тихон Яковлевич, прозванный Братом Тишкой, сопротивлялся отчаянно. Три пустых автоматных диска, по всему полу и по нарам разбросаны стреляные гильзы, против выбитого окна черными подсолнухами припечатались к земле воронки от ручных гранат «Ф-1». Валявшаяся тут же дверь была изрешечена пулями, бревенчатые стены избушки, косяки исщепаны. Бой, видать, был жаркий. У порога земля избита сапогами, на гвозде — лоскут дедовой рубахи. Наверное, немцам все-таки удалось взять партизанского коменданта живым.

Ребята устремились по следу. То и дело попадались капли крови и почти без перерыва тянулись по траве две борозды — немцы торопились и кого-то волокли ногами по земле. Может, это был их убитый, а может, связанный комендант. Километра через два следы вышли к проселку. На нем — отпечатки автомобильных протекторов и множества солдатских ботинок, утыканных головастыми шляпками гвоздей на подметках, и снова кровь.

В этот вечер никто не расспрашивал подрывников об операции, никто не суетился, не акал поминутно, никто не ворчал и не заботился о них — плащ-накидки лежали мокрые еще после вчерашнего дождя, ужина не было, и вообще избушка выглядела сиротливо и неприветливо. Только сейчас отчетливо стало ясно, кем был для них разговорчивый до надоедливости старый партизан — комендант поста. Оказалось, он был и кормильцем, и рачительным экономным хозяином, и строгим судьей, и доброй нянькой-наставником. Сразу осиротели ребята.

Через пять дней Ким Данилов, ходивший на связь с пустошкинскими подпольщиками, вдруг оказался в потоке людей, сгоняемых немцами на площадь. Тиская в кармане кацавейки мокрую от пота рубчатую рукоять «парабеллума», он пробрался в середину толпы.

— Что такое будет здесь? Зачем согнали народ-то?

— Не знаем, мил человек.

— Разве они говорят зачем сгоняют.

Носатый, с хищным вырезом ноздрей мрачный мужчина желчно процедил:

— Не концерт же показывать. Должно приказ какой-то зачитать.

— Приказы под виселицей не читают, — заметил кто-то сзади тихо.

И тут только Ким обратил внимание на огромные столбы

С перекладиной, спортивные кольца и шест, что были там раньше, теперь исчезли. Подъехала машина с автоматчиками. В тишине разнесся стук откидываемых бортов.

Автоматически расступились, и Ким вздрогнул. На машине со связанными руками стоял комендант третьего форпоста, Брат Тишка. Голова у него забинтована, борода подпалена косо и всклокочена, рубаха на плечах изодрана. И только глаза прежние — чуть удивленные, словно он вот-вот засуетится и спросит толпу: а вы что сюда собрались, а? Посмотреть хотите, какие бывают партизаны, а?

Переводчик в немецкой форме торопливо читал приговор. Ким жадно искал в толпе кого-нибудь из подпольщиков. Надо было что-то делать. Стоять и смотреть, как будут вешать старого отцова сподвижника, он не мог. Одному открыть стрельбу — бесполезно. Ким — уже не тот младенец новичок, каким был год назад! А вдвоем-втроем можно, уже рискнуть. Во всяком случае — панику поднять можно, а там, глядишь, что-нибудь и получится, если дед не растеряется и проявит проворство. Ким уже пробрался на другую сторону площади, заглядывая в лицо чуть не каждому. Знакомых подпольщиков не было. Вдруг на плечо ему легла тяжелая рука — легла, словно придавила к земле. Ким щелкнул предохранителем в кармане и только потом поднял глаза. Рядом стоял машинист паровоза, которого все разведчики звали дядя Саша. Настоящего его имени не знал никто. Тихо, но внушительно шепнул над ухом:

— Не вздумай что-либо делать! Бесполезно.

А между тем переводчик закончил чтение и спустился с машины. Вверх, через перекладину взвилась веревка. Ким смотрел на деда и ему хотелось плакать — до того уж было жалко старика, такого родного и доброго, ворчливого и неунывающего. Старик жадно шарил по толпе глазами, наверное, надеялся увидеть хотя бы одно знакомое лицо. Не хотелось, должно, ему умирать безвестно. Ким понял его желание. И когда взгляд старика пробегал вблизи, Ким поднял руку. Их глаза встретились. Старик обрадованно и нетерпеливо затоптался на месте. Потом вскинул голову и громко произнес:

— Вас, гражданы, согнали сюды, чтобы вы посмотрели, как умирает старый сибирский партизан, а? Так вот, брат, смотрите! Я Колчака бил, Врангеля бил в Крыму, и ихнему Гитлеру жару в мотню насыпал. Вон их сколько с автоматами на одного меня собралось! Что, думаете, это от храбрости, а? А я ведь не такой, брат, страшный, а? Я не самый, брат, храбрый. У нас есть ребята, так они один на один выходят с немецким эшелоном и взрывают его, и мосты взрывают, и немцам убитым счет ведут. Вот те — храбрые. Вот тех бы они повстречали — быстро бы, брат, портки подмочили! — В это время автоматчики подтолкнули старика к краю кузова, накинули на него петлю. Дед крутнул головой, поправляя веревку. Их глаза опять встретились. Дед увидел у Кима слезы, ободряюще кивнул. Потом отпихнул плечом автоматчика, крикнул: