Солона ты, земля!

Николай видел, что на них стали оглядываться все колхозницы.

— Хорошо, — громко сказал он. — Испортится твоя корова, свою отдам. Запрягай. Вон моя ходит в борозде…

Через два дня на своротке к полевому стану Николай встретил ехавшего в Михайловку секретаря райкома партии. Шатров открыл дверцу, позвал бригадира. Николай выкинул костыли, спустился с двуколки, подошел.

— Твои поля?

Николай кивнул.

— Что это за катафалки движутся?

— Это не катафалки, товарищ секретарь. На коровах пашем.

— А зачем же столько людей?

— А коровы колхозников. Вот каждая хозяйка свою и погоняет.

— Хм. — Шатров снова посмотрел на медленно, словно в траурном шествии ползущие упряжки. — Блажь какая-то. Неужели вашим людям нечего больше делать, как погонять своих коров? Оставить одного пахаря и двух погонщиков на плуг! Остальным картошку сажать, семена подрабатывать. Нечего потакать мелкособственническим пережиткам!

Николай промолчал.

Шатров еще раз глянул на поле.

— А вообще недурно придумано. Молодец… Председатель в деревне? — спросил Шатров.

— Там был.

Секретарь райкома хлопнул дверцей, машина покатила к селу. А вечером Оксана, работающая свинаркой, говорила мужу:

— Опять сегодня Тихомиров велел зарезать поросенка Шатрову.

Николай хлебал пустые щи из прогорклой капусты, молча слушал.

— Пока тот сидел в конторе, зарезали, опалили, в мешок завернули и в машину отнесли, — рассказывала она, гремя ухватами. — Выбрал самого лучшего… Чего вы там молчите на правлении своем? Мы выхаживаем каждого поросенка, с рук кормишь их, а тут приехал, забрал любенького. Видите ли он, этот ваш Шатров, свининки захотел к празднику.

Николай бросил ложку, полез из-за стола, проворно накинул замызганный дождевик и застучал костылями к выходу.

— Ты куда? Коля! Поешь, потом пойдешь.

Он ничего не ответил, размашисто закостылял по улице.

Председателя он застал в конторе. Подошел к нему вплотную, задышал тяжело прямо в лицо.

— Тебе кто, гад, дал право разбазаривать колхозных свиней! Ты их выращивал? А?

Тихомиров попятился от него, испуганно заморгал рыжими лисьими глазами.

— Бабы пластаются, испростыли все на этом свинарнике, а ты раздаешь поросят! В добрые влазишь к начальству!..

Находившиеся в конторе колхозники удивленно смотрели на бригадира. Ушам своим не верили.

— Что ты, Николай… ты погоди… да разве бы я… Ты погоди… послушай…

Николай стучал костылем об пол:

— Попомни мое слово, старая лиса: вернутся ребята с фронта — сидеть тебе в тюрьме за наше добро! — крутнулся на одной ноге и вышел из конторы.

А через неделю Шмырева вызвали в райком партии. Явился к самому Шатрову. Тот пригласил сесть, долго копался в бумажках, потом начал.

— В райком поступили сигналы, товарищ Шмырев, о вашем непристойном поведении: будто бы вы рукоприкладствуете — попросту говоря, бьете колхозников — и сожительствуете с солдатками, будучи женатым. — Николай побелел. Шатров мельком глянул на него, продолжал так же спокойно — Мы, конечно, понимаем, женщин молодых на селе много, а мужчин — вы один, поэтому соблазн большой. Но вы же коммунист, притом молодой коммунист…

— Враки! Все это враки! — не вытерпел Шмырев.

— Минуточку. Успокойтесь, — не повышая голоса, перебил его Шатров. — Мы же не говорим, что факты уже проверены и что они полностью подтвердились. Я поэтому и пригласил вас, чтобы предупредить, что к нам поступают такие сигналы. Вам, как никому другому, надо быть осмотрительным. Не забывайте, где у вас отец и за что он был взят… Поняли? Время военное — не посмотрим и на ваши боевые заслуги. Вот все, что я хотел вам сказать. Можете ехать.

Вошла секретарша, положила на стол пачку газет и писем. Сверху лежал конверт с треугольным солдатским штампом — Николай машинально обратил на него внимание. Уезжать он не собирался, не доказав своей правоты.

— Товарищ секретарь, все это поклеп, — говорил он, еле сдерживая себя. Шатров же разворачивал конверт и уже быстро бежал глазами по строчкам. — И все это дело рук самого Тихомирова…

Шатров вдруг побелел, судорожно сжав письмо, рот у него беззвучно открывался и закрывался, на лице выступил обильный пот. Николай испугался, кинулся к графину, налил стакан воды, подал. Шатров сделал несколько глотков и уронил стакан на пол. На звон прибежала секретарша. Вопросительно посмотрела на Шмырева, тот пожал плечами, кивнул на письмо. Сбежались еще работники, понеслись телефонные звонки в больницу, на квартиру. Николай незаметно вышел из кабинета. В коридоре, надевая шапку, услыхал шепот:

— Сына, говорят, убили на фронте.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

1

Над головой в молодой ярко-зеленой листве на разные голоса захлебывался в любовном восторге соловей. Он то рассыпался мелкой трелью, словно сыпал бисер по мелкорубчатой стальной пластинке, то начинал свистеть заливисто, самозабвенно.

— Куда его холера занесла, — крутил головой Иван Савин. — Душу надрывает.

Но соловей, помолчав минуту, будто прислушиваясь к голосу разведчика, снова начал выщелкивать с самых низких нот, постепенно набирая и набирая высоту, входя в экстаз.