Солона ты, земля!

Через час, когда он размашисто дописывал пятую страницу, члены бюро вошли в кабинет. «Не по-армейски собираются», — отметил, не поднимая головы, Сергей Григорьевич. Когда все расселись, Новокшонов поставил последнюю точку. Перебирая исписанные страницы и походя расставляя кое-где запятые, он сказал буднично, словно много лет проработал с этими людьми и привык к тому, что его мысли они понимают с полуслова:

— Давайте примем вот какое обращение. Я сейчас прочту проект. — Он еще раз перебрал листки желтоватой бумаги. — «Ко всем колхозницам и колхозникам, пенсионерам и инвалидам войны, ко всему населению района! — начал он скороговоркой. — Дорогие товарищи! Кончилась война одна из самых страшных и самых опустошительных войн в истории человечества. Война кончилась там, на фронте, но она не кончилась у нас, в тылу. Мы с вами по-прежнему находимся на фронте, на хлебном фронте, товарищи!.. — Голос нового секретаря накалялся. Он читал, сам зажигаясь пафосом обращения и желая зажечь членов бюро. — …В ваших руках, товарищи, судьба страны: уберете урожай, значит, миллионы людей получат по своим карточкам те сотни граммов хлеба, которыми они живут, не уберете — голод, неминуемый спутник всех предыдущих войн, охватит страну — голод, от которого пухнут дети, умирают старики, нависнет над народом, протянет свою костлявую руку к нашему горлу…»

Обращение было непривычным, не казенным, написанным профессиональной рукой, а горячим, идущим от сердца к сердцу. Приняли его без возражений, единодушно.

— Вы сможете к утру отпечатать листовку с этим текстом? — спросил Сергей Григорьевич редактора.

Немолодая женщина со следами былой красоты, до сих пор еще старательно поддерживаемой обильным слоем косметических средств, отвернула обшлаг синего жакета, посмотрела на часы.

— Трудно. Очень трудно это сделать, — ответила она мягким голосом. — Сейчас уже без четверти восемь…

— Я не спрашиваю, трудно или не трудно. Я спрашиваю: возможно? — уставил на редакторшу округлившиеся смородины глаз новый секретарь.

— Затрудняюсь сказать, успеем ли.

Под Сергеем Григорьевичем нетерпеливо скрипнул стул.

— Ясно! Тогда я сам буду с вами работать. Идите собирайте наборщиков. Через пятнадцать минут я приду с текстом…

4

Утром Сергей Григорьевич собрался поехать в колхозы. С какого именно начать, пока еще не решил. Стоял посреди кабинета и отдавал распоряжения помощнику:

— Пока я езжу, кабинет надо побелить, вымыть во всех углах, стол выскоблить с той стороны, где кресло. Из стола все ненужные бумаги выкинуть. Что еще? В общем, посмотри сам… Да, кстати, — остановил он направившегося к двери помощника, — если секретарь райкома комсомола у себя, пусть зайдет.

Через несколько минут перед Новокшоновым предстал комсомольский вожак — в офицерской гимнастерке, с калеченной, высохшей правой рукой на широкой черной перевязи, с внимательным умным взглядом, чуть исподлобья.

— Юрий Колыгин.

Сергей Григорьевич поднял брови, припоминая.

— Юрий… Колыгин?.. — произнес он. И оживился — А-а!.. — вспомнил вдруг. — А ведь я тебя знаю, Юрий Колыгин, — улыбнулся он. — Школьный моделист?

— Я вас тоже помню.

— Я тебе тогда вручал приз за лучшую модель на соревнованиях.

— Да.

— Ух, какой ты стал! — Сергей Григорьевич подошел вплотную к Колыгину, обеими руками похлопал его по плечам, рассматривая. — Ни за что бы не узнал. Воевал, конечно?

— Само собой разумеется.

Новокшонов посмотрел на Юрину руку.

— Рука еще ничего не говорит. У нас вон Комов тоже без ноги, а воевал консервами да пшенкой… А ты?

Юрий улыбнулся.

— Я командир роты дивизионных разведчиков.

— О-о! — протянул Новокшонов. — Вот это я понимаю! Даже мне завидно. Люблю разведчиков. Ну, садись, поговорим. А впрочем, ты чем сегодня думаешь заниматься?

— Хотел проехать по организациям.

Почему вдруг знакомым показался Сергею Григорьевичу этот разговор? Когда же он был? Вроде бы ни с кем он так не разговаривал.

А вот с ним, с ним разговаривали!

Вот так же десять лет назад Данилов вызвал секретаря райкома комсомола Сергея Новокшонова, спросил, чем он думает заниматься, и повез в Петуховку на раскопки кургана. Все было точно так же — так же они стояли посреди кабинета, так же Аркадий Николаевич собирался ехать. «Куда он тогда собирался ехать? В Николаевку… Вот и я поеду в Николаевку…»

— Знаешь что, Юрий, поедешь уполномоченным в Петуховку. Я тебя завезу на машине. — И невольно повторяя Данилова, умевшего щадить самолюбие, вдруг добавил — Если, конечно, у тебя нет других серьезных планов.

— Нет, я с удовольствием с вами поеду.

— Ну, вот и хорошо.

Когда садились в машину — Сергей на переднее, даниловское место, Юрий на заднее, бывшее новокшоновское — подумал: «Наверное, я ему кажусь таким же недосягаемым и мудрым, как мне тогда Аркадий Николаевич. Вот она как жизнь-то бежит. Вот уж и я первым секретарем стал. А ведь совсем, кажется, недавно мальчишкой был».

— Кульгузкин в Петухах еще работает? — когда тронулась машина, спросил Сергей Григорьевич.