Солона ты, земля!

— В первый день бригада убрала пятнадцать гектаров, — ответила она. — Сразу же вечером мы провели в полевом стане по этому поводу бригадное собрание. Стали выяснять, почему не выполнили график. Причин оказалось до того много, что у меня голова пошла кругом, — Вера Ивановна улыбнулась, сверкнув ослепительными зубами. — Я даже растерялась. Спрашиваю колхозников: что будем делать? С общественным питанием, говорю, мы вопрос уладим… Я, знаете, Сергей Григорьевич, разрешила из нового урожая размолоть три центнера на общественное питание.

Сергей Григорьевич ничего не ответил, а про себя подумал: «Смела! За это можно и партийный билет выложить».

— Так вот и говорю: с общественным питанием уладим, — продолжала она, так и не услышав ничего от секретаря. — Отбивку кос организуем. Задержки не будет. Стариков в селе много. Наряды обяжем бригадира давать с вечера. Но вот что касается позднего выхода на работу, тут, говорю, правление и парторганизация ничего сделать не могут. — Величко опять улыбнулась. Сергей Григорьевич слушал ее внимательно, не пропуская ни одного слова. — Тут, говорю, только вы сами можете навести порядок. И собрание само тут же определило персонально, кто должен ночевать на полевом стане, а кому по семейным обстоятельствам разрешить ночевать дома. Обязали бригадира выделить две подводы возить женщин на работу и обязательно с работы — чтобы не бросал каждый, когда кому вздумается. Этим колхозницам разрешили кончать работу на полчаса раньше и являться на час позже. — «Вот этого бы я не разрешил, — отметил про себя Новокшонов. — К часу они еще два прибавят без разрешения». — И дело у нас пошло лучше. Вечером мы с комсомольцами выпустили стенную газету, избач привез журналы. Девушки шторы развесили на стане.

— Даже шторы! — с оттенком недоверия переспросил Новокшонов.

— Да, шторы, — не поняла удивления секретаря Вера Ивановна. — Из дома принесли. Попросили сторожа разломать нары и сделать из них топчаны. — Вера Ивановна снова улыбнулась. — Дед только начал, а делать потом стали все.

— Все это хорошо… Вера Ивановна, — сказал Новокшонов. — А все-таки как с графиком?

— С графиком лучше стало. На следующий же день восемнадцать убрали, а вчера уже двадцать один.

— И все-таки не это главное.

— Вы хотите спросить, на сколько дней уборки рассчитан график?

— Да-а. Это главное.

— На сорок дней, — ответила и добавила — Если не будет дождей.

— А дожди будут определенно, — как бы сожалея об этой определенности, заметил Новокшонов. Он глянул прямо в глаза пропагандисту, спрашивал: что тогда вы будете делать?

— Если будут дожди, то, несомненно, дольше протянется уборка. Но хлеб уберут весь.

— Это вы так думаете?

— Не только я. Весной колхоз сеял сорок дней. Поэтому перестоя хлебов не будет.

«Ого! А ты разбираешься. Молодчина… Вот и быть тебе заведующим сельхозотделом вместо этого прощелыги Комова!..»

Сергей Григорьевич уже не видел больше в ней только женщину — смотрел ей в лицо не мигая, как смотрят, когда хотят и еще не решаются сказать человеку что-то важное и неожиданное, когда думают: сейчас сказать или еще погодить? И он ничего не сказал, а только спросил:

— Вы до райкома где работали?

— Нигде не работала. Училась в средней школе.

— А как в пропагандисты попали?

— Машинисткой здесь была. Потом — в партучете. Всю войну в райкоме проработала.

— А почему я вас не помню по школе?

Вера Ивановна улыбнулась:

— Я не здесь училась. Приехала в сорок первом в эвакуацию.

— Одна?

— Нет, с матерью. Вот и живем здесь.

— Не собираетесь возвращаться?

— Пока не думаем. Уже привыкла здесь.

Сергей Григорьевич побарабанил пальцами по столу. Удивленно посмотрел на руку — даниловская привычка появилась ни с того ни с сего…

9

Сентябрь был в разгаре. Серебристые паутинки плавали в воздухе. Небо, поблекшее, сатиновое, висело высоко над головой. То здесь, то там пылили вдали автомашины — сновали взад-вперед, как трудяги-муравьи. В такую пору степь казалась Сергею огромным живым организмом — пульсирует, дышит, населена множеством людей, машин, бричек.

Сергей Григорьевич побывал в МТС и на обратном пути решил заехать к матери, помыться в бане да вечерком посидеть в конторе с новым председателем, с Николаем Шмыревым, избранным неделю назад — в самый разгар уборки. На душе было хорошо — словно по заказу на бедность послевоенную погода стояла сухая, тихая, и колхозы изо всех сил старались управиться с хлебами.

Выехав на бугор, Сергей Григорьевич увидел впереди одинокую фигуру. «Кто-то рановато с поля домой подался». Прибавил газку. Поравнялся — Лиза! Босая, в легком ситцевом платьишке, с косынкой на плечах, такая же, как и до войны, веснушчатая, загорелая, с облупленным носиком, вздрогнула, когда он подъехал — шла задумавшись — отступила от дороги.

— Здравствуй, Лиза! — остановил машину Сергей Григорьевич.

Вспыхнули глаза у Лизы. Но тут же погасли, склонила голову.

— Садись, довезу.

— Спасибо, — ответила она тихо, не поднимая головы.