Солоневич

В отношении Ивана финны к общему мнению не пришли. Одни считали его своего рода отвлекающей фигурой, прикрывающей брата-чекиста. Другие полагали, что чекистами являются оба брата, причём Иван выполняет в группе роль комиссара. Наиболее «дальновидные» финские контрразведчики предположили, что в НКВД приступили к реализации очередной операции типа «Трест» и что братья — хорошо подготовленные провокаторы в духе печально прославившегося Опперпута. Эти соображения побудили финскую охранку установить за Солоневичами наблюдение. Завуалированный интерес со стороны властей был замечен братьями. Иван не без иронии охарактеризовал его как «трогательно-заботливое крылышко финской полиции».

О своих выводах и подозрениях финны сообщили в доверительном порядке генералу С. Ц. Добровольскому, который в Гельсингфорсе возглавлял РОВС. Была и просьба: организовать дополнительный присмотр за братьями.

Новость о прибытии очередных беглецов из Советского Союза быстро облетела русскую колонию. По заведённому порядку им помогли деньгами (на минимальные нужды), питанием, снабдили, по словам Ивана, «кое-каким европейским одеянием, но оно было и узко, и коротко; наши конечности безнадёжно вылезали из рукавов и прочего, и общий наш вид напоминал ближе всего огородные чучела».

В 1938 году, подводя итог четырём годам эмигрантской жизни, Иван вспоминал о помощи русского эмигрантского комитета в Гельсингфорсе с разочарованием: «Нами не поинтересовался никто». В самые неустроенные и голодные дни пребывания в Гельсингфорсе Солоневичи обратились в комитет с ходатайством о получении одноразовых обедов. Этот опыт эмигрантской благотворительности был, по словам Ивана, самым унизительным в его жизни: «Здесь, в Гельсингфорсе, это было очень обидно и оскорбительно. Аристократическая мадам, заведовавшая выдачей талонов, — а талоны, собственно говоря, отпускались финским правительством, — не нашла ничего лучшего и более умного, как прочесть мне лекцию о пользе и необходимости труда. Я не послал её к чёртовой матери из соображений, о которых не стоит здесь говорить. Но талонный период продолжался всего шесть дней. Потом неожиданно пришли первые гонорары, и моё знакомство с общественным комитетом было закончено уплатой ему долга за 18 съеденных нами обедов».

Вопрос о хлебе насущном оставался актуальным. Чтобы восстановить прежний вес, отцу и сыну потребовалось несколько недель. Несмотря на свойственную Ивану браваду здоровьем и силой, он в книге «Россия в концлагере» не без горечи написал:

«Вот я, из крепчайшей мужицко-поповской семьи, где люди умирали „по Мечникову“, их клал в гроб „инстинкт естественной смерти“; я в своё время один из сильнейших физически людей России — и вот в 42 года я уже сед. Уже здесь, за границей, мне в первые месяцы после бегства давали 55–60 лет».

По «политической линии» первыми связались с Солоневичами младороссы[56]. По мнению Ивана, «не для информации о России, а для вербовочной кампании в пользу второй советской партии». К этому времени у него уже сложилось представление о младоросской партии и её эклектичной идеологии. Иван был уверен в том, что младороссам до власти в России не добраться. Слишком пассивную позицию они занимают в отношении коммунистического режима, слишком расшаркиваются перед его главарями. По оценке Ивана, лидер младороссов — князь Александр Казем-Бек[57] ещё в самом начале своего «партийного строительства» стал заискивать перед коммунистическим режимом. В 1928 году, выступая на съезде Союза младороссов, он пусть с оговорками и оглядкой, но пропел панегирик тем, кто захватил Кремль:

«У нас привыкли осуждать людей, возглавлявших большевизм в России… Ненависть к ним понятна и человечна. Но за уничтожающей критикой, за отрицанием безоговорочным и злобным мало кто сумел найти в себе крупицу объективности… Оставим в покое большевиков. Мало кто имеет право корить их. Преступление было совершено до них, и всем хорошо известны имена людей, на которых лежит бремя чудовищной ответственности»[58]…

Младороссы проявили незаурядную политическую смелость, объявив себя «второй советской партией» и выдвинув лозунг «Царь и Советы». Ведь, по их логике, большевизм — это итог российской истории, и его так легко не переступить. Младороссы выступали за сохранение достижений советской системы в социальной сфере, за планово-рыночное ведение хозяйства — по схеме «снизу вверх» и «сверху вниз». Координировать эти «встречные планы», по замыслу Казем-Бека, должен был «Всеимперский совет народного хозяйства», который, по заключению Ивана, был ещё одним «реверансом» — на этот раз в сторону «передового опыта советского хозяйствования».

Визит младороссов к Солоневичам завершился ничем. Их не заинтересовали амбициозные планы Казем-Бека по перестройке России с позиций ожидания её «эволюционной трансформации». Не слишком ли долго придётся ждать? Очевидным было и другое: бежать из СССР и попасть в объятия «второй советской партии» — было бы политическим нонсенсом!