Соловей

Фон Рихтер. Что он делает дома среди дня?

Неужели он видел ее с отцом?

Знал про Изабель?

– Ваша дочь поблагодарила меня за шоколад. Очаровательное юное создание.

Вианна знала, что нельзя показывать страха. Она промолчала, стараясь держать себя в руках.

– А вот ваш сын, – он сделал едва заметное ударение на последнем слове, – он на вас совершенно не похож.

– Мой м-муж, Ан…

Удар оказался неожиданным. И стремительным, она не успела заметить его движения. Он схватил ее, вывернул руку. Вианна вскрикнула от боли, когда он притиснул ее к стене.

– Опять собралась врать?

Он заломил ей обе руки, прижав их к стене у нее над головой.

– Пожалуйста, – взмолилась она. – Не надо…

И тут же поняла, что совершила ошибку.

– Я проверил документы. У вас с Антуаном один ребенок. Девочка, Софи. Откуда мальчишка?

Вианна была слишком напугана, чтобы соображать. Она только помнила, что нельзя ни в коем случае говорить правду, или Даниэля депортируют. И что они тогда сделают с самой Вианной?.. И с Софи…

– Кузина Антуана умерла родами. Мы усыновили Даниэля как раз перед началом войны. Вы же знаете, как тяжело стало с документами, но у меня есть свидетельство о рождении и сертификат о крещении. Теперь он наш сын.

– Племянник, значит. Родня, да не родня. А откуда нам знать, что его отец не коммунист? Или не еврей?

Вианна судорожно сглотнула. Значит, он не догадывается…

– Мы католики, вы же знаете.

– На что вы готовы, чтобы он остался с вами?

– На все что угодно, – ответила она не задумываясь.

Он расстегнул ее блузку – медленно, пуговицу за пуговицей. Рука проскользнула внутрь, сжала грудь, вывернув сосок с такой силой, что она чуть не закричала.

– Все что угодно? – переспросил он.

Она сглотнула.

– В спальне, пожалуйста. Дети…

Он отступил.

– После вас, мадам!

– Вы позволите мне оставить Даниэля?

– Вы что, торгуетесь со мной?

– Да.

Он схватил ее за волосы и потащил в спальню. Пинком закрыл дверь и прижал Вианну к стене, выбивая воздух из легких. Задрал юбку, разорвал трусы.

Она отвернулась и закрыла глаза, но все равно слышала, как он расстегивает ремень.

– Смотри на меня, – потребовал он.

Она не пошевелилась, даже не вздохнула. И не открыла глаза.

Он снова ее ударил. Она все равно не шевелилась, крепко стиснув веки.

– Если будешь на меня смотреть, Даниэль останется. Она повернула голову и заставила себя открыть глаза. – Вот так-то лучше.

Она сжала зубы. Он спустил штаны и рывком расставил ее ноги, насилуя разом и тело и душу. Она так и не издала ни звука.

И не отвернулась.

Тридцать четыре

Изабель пыталась отползти от… чего? Ее били? Или жгли? Или заперли в холодильнике? Она не помнила. Она тащила окровавленное тело по полу, дюйм за дюймом. Болело все. Голова, лицо. Челюсть, руки, ноги.

Ее схватили за волосы и резко дернули. Толстые грязные пальцы раскрыли ей рот. Плеснули спиртное, которым она чуть не подавилась. Выплюнула.

Волосы оттаивали. По лицу текла ледяная вода.

Она медленно открыла глаза.

Перед ней кто-то стоял. Он курил сигарету, и от запаха ее затошнило.

Сколько она здесь пробыла?

Думай, Изабель.

Ее перевели в эту сырую душную камеру. Она дважды видела, как всходило солнце, верно?

Дважды? Или все-таки один раз?

Может, остальным уже хватило времени спрятаться? Думать не получалось.

Тот, что курил, задавал какие-то вопросы. Рот открывался, закрывался, изо рта вырывались облачка дыма.

Изабель инстинктивно дернулась, сжалась, попыталась прижаться к стене. Стоящий сзади пнул ее по спине, и она замерла.

Так. Двое. Один спереди, один сзади. Следи за тем, кто говорит.

Что он говорит?

– Сесть.

Она не хотела подчиняться, но сил сопротивляться уже не было. Она забралась на стул. Запястья разодраны, сочатся кровью и гноем. Изабель инстинктивно попыталась прикрыть наготу, но поняла, что смысла нет. Ей все равно раздвинут ноги, чтобы привязать лодыжки к стулу.

Вдруг что-то мягкое шлепнуло ей по лицу, сползло на колени. Она посмотрела вниз.

Платье. Не ее.

Она прижала его к обнаженной груди.

– Одевайся!

Изабель дрожащими руками натянула голубое, не по размеру большое платье. Чтобы справиться с пуговицами, понадобилась, кажется, целая вечность.

– Соловей, – протянул он.

Кончик сигареты зарделся, и Изабель инстинктивно вжалась в стул.

Шмидт. Вот как его звали.

– Я ничего не знаю о птицах, – пробормотала она.

– Вы Жюльет Жервэ.

– Я сто раз уже это говорила.

– И вы ничего не знаете о Соловье.

– Да, и об этом я тоже говорила.

Он резко кивнул, и Изабель услышала шаги, а потом у нее за спиной открылась дверь.

Это не больно, это просто тело. С душой они ничего не сделают.

Эти слова стали ее молитвой.

– Мы закончили.

Он улыбнулся, и у нее по телу побежали мурашки.

– Заводите.

В комнату ввели закованного в наручники человека.

Папа.

Она увидела ужас в его глазах и поняла, как выглядит: разбитые губы, синяки, рана на щеке… ожоги от сигарет на руках, кровь в волосах. Нужно было не двигаться, но она не смогла. Подалась вперед, сжав зубы от боли.