Соловей

– Меня зовут Изабель Россиньоль, – тихо сказала Изабель. Если она умрет в этом поезде, пусть хоть кто-нибудь знает, кто она такая.

Мишлин вздохнула:

– Дочка Жюльена и Мадлен.

– Ты с самого начала знала?

– Да. У тебя глаза отца и темперамент матери.

– Его казнили. Он назвался Соловьем.

Мишлин взяла ее за руку:

– Ну конечно. Когда-нибудь, когда сама станешь матерью, ты поймешь его. Мне поначалу казалось, что твои родители друг другу не подходят – тихий, интеллигентный Жюльен и живая, бойкая девчонка с шилом в заднице. Ничего общего. Теперь-то я знаю, что с любовью часто так бывает. Война его сломала, война. Как папиросу, пополам. Не починишь. А мать твоя так старалась ему помочь. Изо всех сил.

– Когда она умерла…

– Знаю. Вместо того чтобы разобраться с собой, он начал пить и испортил все окончательно, совсем ничего от него прежнего не осталось. – Мишлин вздохнула. – Не у всех историй счастливый конец. Даже у историй про любовь. Особенно у историй про любовь.

Поезд часто останавливался, в вагон загоняли еще женщин и детей. Иногда он не двигался, пережидая бомбежки. Женщины сидели и стояли по очереди, помогая друг другу. Вода закончилась быстро, а ведро, приспособленное под уборную, переполнилось и заливало все вокруг. Каждый раз, когда поезд замедлял ход, Изабель пробиралась к боковой стенке вагона, выглядывала через щели наружу и пыталась понять, где они, но видела только солдат, и собак, и женщин, которых гнали точно скот. Люди царапали свои имена на клочках бумаги или ткани, проталкивали их через щели наружу в последней надежде, что их кто-нибудь запомнит.

Ко второму дню все так измучились, иссохли от жажды, что сидели молча, берегли силы. Жара в вагоне стояла невыносимая.

Ты должна бояться.

Это ведь Гаэтон ее предупреждал?

Тогда Изабель его не поняла. Теперь понимала. Она считала себя неуязвимой.

Повела бы себя иначе, если бы знала?

– Ни за что, – прошептала она в темноту.

Она повторила бы каждый свой шаг.

Еще не конец. Надо помнить об этом. Каждый день – шанс на спасение. Не сдаваться. Никогда не сдаваться.

Поезд в очередной раз остановился. Глаза слипались, тело затекло, ушибы все еще болели. Снаружи донеслись голоса, лай. Свисток.

– Проснись, Мишлин. – Изабель нежно коснулась плеча подруги.

Мишлин подняла голову.

Еще семьдесят человек – все, кто были в вагоне, женщины и дети, – медленно просыпались. Женщины инстинктивно жались друг к другу.

Изабель поморщилась от боли в истерзанных тесными башмаками ступнях. Она крепко держалась за холодную ладонь Мишлин.

Огромные двери вагона с грохотом отъехали в стороны. Яркое солнце ослепило. Сквозь пелену Изабель различила черные мундиры эсэсовцев. Они держали рвущихся с поводков, остервенело лающих псов.

Слезать, выходить, строиться.

Женщины помогали друг другу спуститься. Изабель выбралась из вагона, держась за руку Мишлин.

И сразу же получила удар прикладом по голове – такой силы, что упала на колени.

– Вставай, – потянула ее за руку одна из женщин. – Надо.

Изабель позволила себя поднять. Голова кружилась, и она оперлась на соседку. С другой стороны ее поддержала Мишлин.

Слева просвистел кнут, рассекая кому-то щеку. Женщина вскрикнула, схватилась за лицо. Между пальцами заструилась кровь, но женщина не замедлила шаг.

Они выстроились в неровную колонну, и их погнали по разбитой дороге к воротам, затянутым колючей проволокой. Над воротами нависала караульная вышка.

За воротами Изабель разглядела сотни – нет, тысячи – женщин, скользивших, будто призраки, в сером жарком мареве. Изможденные, с запавшими глазами и мертвенно-серыми неподвижными лицами, с редкими волосами, все в мешковатых грязных робах. Некоторые босиком. Только женщины и дети, мужчин не было, ни одного.

За воротами сразу от вышки тянулись бараки.

В пыли лежала мертвая женщина. Изабель, словно в забытьи, переступила через тело. В голове только одна мысль – не останавливаться. Одна из замешкавшихся женщин получила удар такой силы, что уже не поднялась с земли.

Солдаты выхватывали у них из рук пожитки, вырывали серьги из ушей, срывали с пальцев обручальные кольца. Когда ничего ценного не осталось, их завели в помещение, где уже собралась потная толпа. Какая-то тетка пихнула Изабель в сторону. Она не успела сообразить, что происходит, как ее раздели догола – как и прочих. Грубые руки царапали кожу. Изабель обрили – везде, включая лобок, – грубо, не обращая внимания на порезы.

Schnell!

Изабель жалась в толпе обритых, голых женщин. Ступни горели, голова гудела от ударов. Их снова погнали, в другое здание.

Она вспоминала, что слышала от сотрудников М19 и по радио о том, как евреев травят газом в концлагерях.

Когда их завели в огромное помещение с душевыми воронками по стенам, Изабель запаниковала.

Она стояла под одной из труб и вся дрожала. Даже сквозь крики и лай она слышала гудение в стенах. Что-то приближалось по этим трубам.

Вот оно.

Двери захлопнулись.