Соловей и кукушка (СИ)

Нынешняя королева была, мне кажется, ненамного старше меня. Голубые глаза, золотые локоны, пухлые губки бантиком. Красивая и приятная дурочка, умеющая вести себя в обществе. Такую куколку, должно быть, приятно наряжать в шелка, муслин, заворачивать в страусиное боа, сажать на банкетку и любоваться. Но желательно не слушать, что она говорит. Потому что говорила очаровательная королева… ничего. Поток слов с милой грассирующей картавостью.

А вот принцесса Алессандра мне нравилась всегда. Подростком я вырезала из модных журналов её фотографии и прикалывала к стене. Свободолюбивая, отчасти эпатажная, уверенная в себе девушка покоряла меня своим вкусом. Её волосы, цвета жжёной карамели, густыми короткими волнами закрывали уши, открывая длинную белую шею. Белое платье из тафты придавало ангельскую невесомость фигуре. Чёрные, как у отца, глаза смотрели решительно и серьёзно. В ней ни на грамм не было жеманности и кокетства…

Я стала любоваться принцессой, не слушая досужие светские разговоры, крутившиеся в основном, вокруг блестящего дебюта какой-то балерины. «Тридцать два фуэте» — доносилось до меня, но я не знала, много это или мало, да и вообще, что такое фуэте.

— Я считаю, — неожиданно воскликнула Алессандра, молчавшая до сих пор, — что балет — это высшая сфера искусства. Это живое и яркое доказательство прогресса человеческой воли над телом. Гимн физической красоте тела, если хотите. Гимн человечеству и прогрессу. Но когда покупают мазню на холстах, или восхваляют всяческих писак и рифмоплетов, мне скучно, господа. Давайте, наконец, признаем, что художники, писатели и поэты отжили своей век и ни на что новое уже не способны. Их творения остались в веке романтики. А сейчас наступает новое время. И странно наблюдать, когда по всей Лузитании кладут рельсы для паровозов, когда в небе парят аэростаты, когда свет включается, а не зажигается, что люди по-прежнему, как и сто лет назад, думают, что сочетание красок или слов способно зажечь сердца. Всё вот это, отжившее, похоже на парусный фрегат рядом с броненосцем.

— Но, дорогая моя, — пролепетала полногрудая дама, кутающаяся в пышное боа, — но ведь поэзия — это дар небес…

Чёрные глаза засверкали.

— А нам не нужны никакие небесные дары, — горячо возразила дочь короля. — Будущее за технологией, за наукой, за электрическими машинами! Оставьте своих пегасов там же, где рано или поздно останутся и прочие лошади — в прошлом.

— Ты горячишься, моя дорогая, — залепетала королева, кистью в тончайшей перчатке касаясь бриллиантовой диадемы.

Король вновь усмехнулся, обернулся к Марсику.

— Сладу нет с этими новыми людьми, — вздохнул притворно и подкрутил ус. Но глаза его оставались всё такими же дохлыми и злыми. Они не улыбались. — А вам тоже не по душе живопись и поэзия?

Донья Марселия искоса глянула на него, наколола на вилочку кусочек дичи в сырном соусе, улыбнулась.

— Боюсь, Ваше величество, я человек прежнего века. Мне по душе всё изящное. Жизнь в её грубом реализме я предпочитаю оставлять за бортом.

— А помните… «В сером мареве моря, в сером мареве моря, наргулиец в муаре поднял парус как крик, — рыжеусый мужчина лет сорока пяти вдохновенно закатил глаза. Судя по белому мундиру адмирала, это был двоюродный брат Алехандро Четвертого. — Он отплыл на закате, утонул будто в пламя…»

Дон Лаудалино запнулся, нахмурил пышные брови, пытаясь вспомнить окончание.

— И что-то там… ну, помните… про одинокую девушку, которая осталась в томлении на берегу…

Пощёлкал пальцами, и тут Алессандра фыркнула:

— И девица его со скалы в море прыг, — весело завершила она. — Все эти стихи, в сущности, такая чушь! Сначала какой-нибудь пират, или просто бессовестный человек соблазняет невинную девицу, а затем она кончает с собой. Это у большинства поэтов. И это очень глупо. Во-первых, что значит соблазнил? Что это вообще за дурацкое слово? И чем, скажите мне, невинная девица отличается от винной? Наличием…

— Алессандра! — резко оборвал её король. — Мы знаем твои странные взгляды, но прошу тебя, не стоит ими всех эпатировать.

Принцесса нахмурилась, порывисто вскочила.

— Сеньорита Ирэна, вот ваш отец — один из величайших инженеров Лузитании, человек с мировым именем, написанным им учебником я зачитывалась с детства, вот вы скажите мне, что наиболее ценно, что полезно для общества по-вашему: пустое искусство, или наука, техника, которые дают человеку возможность покорить природу, стать равным Богу? На что по-вашему стоит потратить жизнь? Сочинять стишки или истории про людей, которых и не было вовсе, рисовать берёзки или голых женщин… Нет, тётушка Фаустина, не перебивайте меня! Потому что красивое слово «обнажённый» это все равно что голый. Чему бы вы отдали собственную жизнь?

Чёрные глаза смотрели на меня прямо, открыто, и я невольно залюбовалась ей. Рука потянулась к блокноту.

— Мой отец бы выбрал науку и технику, — уклончиво ответила я.

Алессандра нетерпеливо кивнула: