Соловецкое чудотворство

Тайна это необъяснимая — явление в нашей земной юдоли Богоматери и святых. Но если уж являлась Она в святорусской земле, как являлась князю Андрею Боголюбскому, святым угодникам Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому и другим святым, то и соловецкое явление Её исполнимо. И скажите мне, какой ещё иной может пройти Матерь наша Пресвятая Богородица по лицу земли русской, по деревенькам этим, по ухабам дорожным, по острогам каторжным, как не старушкой в лапоточках? Это у них там, у католиков — Лурд, Прекрасная Дама — ну известно, католицизм, пышность — розы, цветочки, глория, кирия! Вишь, той крестьянской бедной девочке в Лурде явилась Богоматерь, Мадонна по-ихнему, богатой и нарядной дамой. Бог с ними, странно сие для нас, православных… Но я-то грешным умом своим вот что полагаю: Успение Пресвятыя Богородицы было в старости, взята на небо Она нетленно, и явление Её возможно в старческом облике. Старушка Она нетленным своим обликом, добрая бабушка — всему миру Бабушка, а сердцем своим чутким, материнским — всем нам Мать и Заступница — Мать всех матерей, «честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим»!

ЧУДЕСА ПРЕПОДОБНЫХ И БОГОНОСНЫХ ОТЕЦ НАШИХ САВВАТИЯ И ЗОСИМЫ

С Секирной горы история соловецкая началась и чудотворство, там оно и продолжилось.

Секир-гора — место отмеченное, над всем островом горбится секирой, оттого так и названа, избрали её первые священножители острова преподобный Савватий с сотрудником своим аввой Германом. А было это страшно сказать когда — пятьсот лет назад! Ныне стоит там церковка с маяком над куполом и пристроенные к ней келейки. В церковке холодной наш штрафной изолятор, в келейках тёплых — охрана. А место высокое, вольное — далёкий обзор! Смотришь сверху — будто птицей пролетаешь. Под горкой — со всех сторон озёра. В одну сторону взглянешь — даль лесная, монастырь вдали виднеется. В другую — за озёрами Савватиева пустынь, ещё дальше — заливы морские и само море бескрайнее. И словно душой обнимаешь весь простор и улетаешь в безбрежность…

Да так смотрится человеку вольному, а невольному всё немило. Посади ты человека в самом красивом месте, а волю отними, и возненавидит он красоту люто, и тем ему больней будет, чем окрест краше. Такой-то красоты вид с горы открывается, а взять нельзя. Сбежать бы вниз по крутой лесенке, пересчитать резвыми ноженьками ступеньки, которых столько, сколько дней в году, к озёрной глади наклониться, лужком побродить… — а нельзя! Так нестерпимо это, что редко кто на Секирной долго выдерживал. Поначалу-то порадуется человек, окрест глядя, а потом затоскует — невмоготу долго такую красоту зреть невольному — и с кручи головой вниз.

Страдал на Секир-горе вместе с другими один горемыка. Затосковал он и конца возжаждал. И про Бога он забыл, и про души спасение. Так невыносимо стало, что легче, кажется, огонь геенский. Кто из нас духом не падал? Вот и вышел он в полуночен час, подошёл к смотровой площадке, что на погляд богомольцев встарь оборудована. Ночь светлая, белая, чуть только смерклось. Внизу, над озёрами, над лесом туман лежит — всё бело и тихо — и небо, и земля — чистота ангельская и будто струны божественные звучат. Да не слышит их горемыка, не белая ночь в нём, а тьма кромешная, преисподняя.

В отчаянности разбежался он и кинулся, чтоб барьер перемахнуть и головой вниз.

Да что-то внезапное его на разбеге остановило. Не понял он что, снова разбежался, и снова остановила его неведомая сила. Присмотрелся он, и видится ему в полусумраке неясная фигура, не из тумана сотканная, а словно бы из света. Посмотришь — вроде и нет ничего, вроде померещилось, но нет — стоит и словно бы укоряет, но ни движения, ни звука…

И стоит человек перед видением ума своего, и идёт меж ними молчаливый мысленный разговор. Будто сам себя, свою совесть человек вопрошает, а она ему отвечает.

«Пошто удерживаешь, светлый призрак, от шага рокового, пуще ада жизнь здесь!» — «Не ведаешь, о чем речешь, человече». — «Не могу больше!» — «Можешь». — «Если ты чудесным образом встал на моем пути, так яви чудо, покажи, что явился не зря». — «Какого же чуда ты ждёшь, человече?»

Тот задумался. Какого чуда ему ждать? Воли? Весточки от близких? Облегчения жизни каторжной? Самостные все эти желания, и понимает человек, что не могут вмешиваться высшие силы в течение житейского потока, иначе бы тогда история шла.

«Не знаю, — признается, — но нужно чудо! Чудо яви, чтобы поддержать исстрадавшихся, дать им хоть капельку надежды, что не оставлены они Богом, не вынести иначе в сём аде земном!» — «Пошто, человече, в чуде чуда молишь?»