Соловьев и Ларионов

При этих словах раздался отдаленный гром. Это начала обстрел красная артиллерия. Красные стреляли часто, но плохо. Их снаряды ложились то до укреплений, то далеко за ними. Отсутствие кучности в стрельбе показывало полную несостоятельность красных стрелков. Если генерал чего-либо и мог опасаться, то лишь шального снаряда.

С началом боя генерал успокоился. Словно забыв о своей минутной вспышке, он руководил расчетами артиллеристов, определявших направление ответного удара. Единственным надежным ориентиром служили обнаружившие себя тяжелые орудия красных. Этот ориентир был использован в полной мере. Через двадцать минут красная артиллерия была подавлена.

В наступившей тишине генерал еще раз прошел вдоль укреплений и убедился, что приказ об их починке был выполнен. В некоторых местах подломившиеся колья были вырыты. На их место установили целые, только что привезенные из Армянска. Оборванную проволоку снимать не стали, но рядом с ней пустили новую.

– К приему товарищей всё готово, – сказал генерал.

Товарищи не заставили себя ждать. Словно сгустившись из поземки, вдали возникла их первая цепь и стала приближаться к линии обороны. Белые не стреляли. Красные – тоже. Они шли ссутулившись, как ходит человек, еще не способный распрямиться ранним утром. Холодным ранним утром у гнилого залива. Так ходили они, бывало, в прежней жизни на завод. Уже видны были их пепельные невыспавшиеся лица. (И по-прежнему никто не стрелял.) За поясом у некоторых были плоскогубцы для резки колючей проволоки, и это еще больше придавало идущим сходство с толпой мастеровых. Но это были не мастеровые.

За первой цепью возникла вторая, за ней – третья, четвертая… Генерал сбился со счета. Казалось, что эти цепи двигались от самого горизонта. Наползали с безразличием вулканической лавы. С неразделимостью саранчи. Это была единая глухая сила. Революционная масса в ее высшем проявлении. Она производилась где-то в глубине большой страны и вдавливалась сюда, на узкий перешеек. Генерал знал, что этой массы хватит на десять белых армий, что в конце концов она накроет и его проволоку, и его пулеметы.

Он чувствовал на себе взгляды обороняющихся и ожидание его команды. Ему даже показалось, что ввиду смертельной опасности его войско немного взбодрилось. Возле своих максимов уже присели пулеметчики. Они поправляли ленты и гладили дула. В их движениях не было напряжения, в них было, напротив, что-то хозяйское, и это раздражало генерала. Он посмотрел на часы, но так и не понял, который час. Собственно, это было и не важно.

Пулеметы поражали на двух тысячах шагов, а красные были уже гораздо ближе. Они шли нестройной хромающей походкой, уставившись в мерзлую траву. Солдаты пытались обмануть смерть, которая уже расположилась за заграждением. Они не смотрели ей в глаза, чтобы не привлекать ее внимания, как не смотрят в глаза бесноватым. Смерть ждала молодых и потому казалась этим солдатам обезумевшей. Они видели ее и отводили взгляд. Дула их винтовок были полуопущены. Они не воюют, они по другому делу. Просто идут, подпрыгивая на кочках. С севера на юг.

Генерал знал, что эта цепь обречена. Он хотел дать этим солдатам лишнюю минуту. Хотел в последний раз увидеть их живыми. Не мог на них насмотреться. Налюбоваться их неловким движением вперед, потому что их движение было признаком жизни. Даже их деревянные шаги, даже судорожные взмахи их рук были тем, что отличало жизнь от смерти. Через минуту это у них отнимется. Сменится полным покоем, отличающим смерть от жизни.

Всё произойдет по его приказу. За первой цепью двигалось еще несколько десятков цепей, предназначенных к переходу из жизни в смерть. Скорость их перехода зависела от скорости стрельбы его максимов. Замерших в готовности. Всё произойдет и без его приказа. Эти армии уже не могли друг без друга.

Генерал лихорадочно пытался вспомнить, на чьей стороне он воюет. Он знал, что это бесполезный трюк сознания, уход от другого, главного вопроса, и все-таки никак не мог вспомнить. Окружение смотрело на него с удивлением, переходящим в тревогу. Смотрели кавалерия и пехота. Смотрели артиллеристы. Не было слышно ничего, кроме ветра.

– Огонь, – прошептал генерал.

Его команда была лишь облачком пара. Она не содержала голоса. Но уже в следующую секунду по передовым цепям красных ударили пулеметы. По арьергарду заработала артиллерия. Генералу казалось странным, что к таким последствиям могло привести одно короткое слово. Которого они даже не слышали. Которое они сами себе произнесли. Он видел, как ловко управлялись с лентами пулеметчики. Как со спокойной, какой-то даже муравьиной сосредоточенностью ящики со снарядами обслуга подносила к пушкам. Залп следовал за залпом. И это не вызывало в нем подъема. В нем больше не было радости боя. Он знал (залп), что теперь у него уже другая армия. А может быть (залп), это он был другим. Может быть, армии передалась его собственная (залп) опустошенность, и армия перестала существовать. Умерла.