Соловьев и Ларионов

Все в первой цепи падали по-разному. Одни – взмахнув рукой. Другие – схватившись за живот. С нечеловеческими криками катались по земле. Третьи замирали и, постояв в нездешнем уже спокойствии, молча валились на землю. В образовавшиеся зияния входили другие люди. Эта первая цепь была давно уже не первой. По мере ее приближения пулеметы становились всё точнее и выкашивали всю цепь целиком. На место погибшей первой цепи приходила первая цепь живая, и это было, по мысли генерала, очень странным торжеством жизни.

Некоторые отрывались от цепи и добегали до проволоки. Они пытались достать свои плоскогубцы, чтобы перед смертью перерезать хотя бы одну нитку проволоки. Они не успевали этого сделать. Их убивали прицельными выстрелами сразу из нескольких винтовок. Стрелявшие одобрительно кивали друг другу. Они понимали, что убитые были героями.

Лица пулеметчиков были потными и строгими. Такими, думал генерал, они должны быть у ангелов смерти. В этом страшном оркестре пулеметчики играли первую скрипку. В охлаждающие емкости своих максимов они вливали воду, ковш за ковшом, но вода не успевала остужать металла. Его температура чувствовалась даже сквозь рукавицы.

У красных было много людей, они не считались с потерями. Никогда еще генерал не видел, чтобы командиры так спокойно жертвовали своими солдатами. В течение уже многих часов красные вели фронтальную атаку. С точки зрения военной науки, эта атака была бессмысленной. Что они могли? Принять в себя все пули? Укрыть своими телами всю проволоку? С точки зрения страшной реальности, эта атака была бесспорной. Такой атаке нельзя было противостоять бесконечно.

Это знали красные, пошедшие на невиданные жертвы. Это знал генерал, никогда бы себе таких жертв не позволивший. Он видел, что вместе с красными приходит новая, устроенная на иных основаниях действительность. Он уже плохо понимал ее и оттого отвергал с еще большей страстью. И продолжал ей сопротивляться.

С ранними осенними сумерками атака красных прекратилась. Растворилась в полумраке. Схлынула, как вода во время отлива. Незаметно. Беззвучно. Открывая всё, что хранилось на дне. На месте красных цепей повсюду – сколько было видно в наступающей темноте – лежали тела. Они лежали поодиночке. Они лежали друг на друге. Они висели на проволоке. Некоторые шевелились. Генерал послал санитарную команду собрать живых. Хоронить мертвых он предоставлял уже красным. Генерал готовился к сдаче Перекопа.

Подробнейшим образом Соловьев описывал подготовку генерала к его последней военной операции. Операция заключалась в обеспечении отступления войск к портам. Речь в данном случае шла уже не об организации блистательной победы, как это бывало раньше. Генерал занимался спасением жизни солдат. По словам историка, это была организация поражения с наименьшими потерями – в своем роде не менее блистательного, чем прежние победы.

Прежде всего генерал продиктовал особое распоряжение, передававшее Белой армии весь приписанный к крымским портам флот. Он назначил также пять портов, из которых следовало осуществить эвакуацию. Это были Севастополь, Ялта, Евпатория, Феодосия и Керчь. Но главным и потрясшим всех был приказ о марше белой пехоты на юг.

Выступать следовало немедленно – не поднимая шума, не гася костров, взяв минимум обмундирования. Основная и наименее маневренная часть армии тайно отправлялась к портам и начинала грузиться на транспорты. Оставались кавалерия, пулеметные расчеты и часть артиллерии. Они прикрывали уход пехотных полков Белой армии. В момент, когда последний полк достиг бы порта, защитникам Перекопа надлежало бросить позиции и на рысях мчаться к портам. Таков был план генерала. Он изложил его своему окружению, и ему никто не возразил. Ему никогда не возражали.

Генерал медленно шел вдоль линии обороны и вглядывался в лица тех, кто остался висеть на проволоке. На этих лицах еще присутствовало страдание. Генерал знал, что через несколько дней это выражение с них сойдет. Сойдет всякое выражение. Особенно если потеплеет.

Это был странный смотр и странный строй. Строй нарушался на каждом шагу. Осматриваемые стояли, подогнув колени, вывернув пятки, забросив на проволоку руки. Они стояли как могли, и большего от них требовать не приходилось. Генералу казалось, что эти люди были еще как бы не совсем мертвы. Их еще не коснулось разложение. В чертах их лиц он еще надеялся уловить хотя бы тень того, что отделяет жизнь от смерти.

Генерал остановился у убитого курсанта, мальчика лет шестнадцати. Упасть ему не дал воротник шинели, зацепившийся за проволочный шип. Будто на настоящем смотре, генерал поправил курсанту воротник. Теперь воротник смотрелся почти естественно: он был поднят со всех сторон. Щека и подбородок курсанта были разорваны: прежде чем повиснуть на воротнике, он упал лицом на проволоку. В правой руке продолжал сжимать плоскогубцы.