Соловьи

Деда Нежуя ценили. И вот у этого деда Нежуя, заехав к нему, чтобы поразведать насчет садов, как тут прежде с ними было, имея в виду и дальний свой «прицел» насчет развертывания садоводства и в совхозе и в колхозах, и купил Павел Матвеич тогда яблоки, какую-то колясовку, которую дед Нежуй, как он сам говорил, выкрал где-то под Пачелмой в садоводческом хозяйстве и которая была не столь вкусна, сколько красива и крупна. Яблоки, напоминавшие формой круглое блюдце, широкие, приплюснутые сверху, сочные, кисловато-вязкие на вкус, все в желтой кожице, испещренной малиновыми и фиолетовыми легкими мазками — словно кисточкой вырисованы, — были удивительно крупны и красивы.

Когда, платя поштучно, Павел Матвеич купил их и уложил в старенькое решётце, взятое на время у деда, он вначале и не думал их никому дарить, хотел только показать Шарову, «подковырнуть» маленько, чтобы потом, при случае, затеять разговор о садах.

Но, когда уже подъезжал к ближнему медвешкинскому концу и завидел сквозь темень наступавшей осенней ночи огоньки в школах и в больничке, он вдруг вспомнил о «врачихе». Он так и подумал про себя: «О, идея! Заеду к врачихе. Предлог — яблоки!» И заехал, велев Сашке потолкаться возле машины или посидеть в школьной сторожке.

Елена Сергеевна жарила в это время картофель с грибами, которые насбирала вместе с Настасьей Иванной в дубняках и орешниках возле Долгого лога, где лог переходит в Долгую дубраву, куда они после обычных больничных дел сходили с ней близко к вечеру «подышать воздухом», как всегда в таких случаях говорила старая ученая медсестра. Сковорода была большая, видимо, Елена Сергеевна готовила ужин не только для себя, а и для Настасьи Иванны, и Павел Матвеич, как только постучался и вошел, заметил это. Вообще примечать что-либо, молча сообразить и прикинуть обстоятельства было его давней привычкой. Он вошел в легком пальто, в фуражке по обычаю, держа решето под мышкой, поддерживая его снизу ладонью.

— Я к вам! — сказал он, поздоровавшись. — Не мог проехать мимо вас, чтобы не показать этих яблок. Смотрите, какие чудеса! И знаете, где нашел? Да у вас же, в Медвешкине.

И сказал, у кого и как сад этот открыл.

— Чудесные яблоки, — сказала Елена Сергеевна, снизу переворачивая и мешая жарево ножом. — Совсем чудесные яблоки!

— Ну вот я и оставлю вам пяточек, — сказал на это Павел Матвеич и стал искать место, куда бы поставить решето.

Елена Сергеевна освободила ему табурет у стола, а он, склонившись над решетом, стал выбирать из него лучшие яблоки. Выбирая, он улыбнулся и произнес:

— А я, право, и не знал, что попаду к вам прямо на грибы. А то бы я, ей-ей, мимо магазина зря не проехал.

Елена Сергеевна улыбнулась.

— А он уже и закрыт, кстати, опоздали, — сказала она.

— Жаль, жаль! — пошутил Павел Матвеич. — Но, слыхал, что в таких учреждениях, как ваше, всегда есть энзе в виде горючего, спирток называется?

Не отрываясь от дела, каким была занята, Елена Сергеевна почти серьезно отвечала на шутку:

— Что же, ежели вам это нужно, немножко можно и устроить.

— Нет, нет, — ответил ей Павел Матвеич, — я пошутил. Не употребляю как можно чаще. Или почти не употребляю.

В решете было штук двадцать яблок. Он отобрал с десяток и, уложив их на столе красивой грудкой, повернулся к Елене Сергеевне. Она стояла у чела печки. На шестке под треногим таганом горела щепа, сухие, аккуратно наломанные ветки. Лицо ее, обращенное к огню, ярко румянилось. В комнате над столом горела большая одноязыкая лампа. У печи, с ножом в руке, Елена Сергеевна казалась очень обычной женщиной. На ней было легкое, в цветочек, открытое платье, рукава короткие, платье само ровно по колена. Из-под платья в светлых, телесного цвета чулках на белом фоне печки прорисовывались полные, стройные, с упругими икрами ноги. Руки тоже были полны и белы.

Все это и ее ладную, полную, но стройную фигуру Павел Матвеич успел оглядеть тогда, когда Елена Сергеевна, повернувшись лицом к тагану, перемешивала на нем вкусно пахнущую картошку с грибами. На этот раз он не подумал о ней, как раньше при встречах, когда провожал ее глазами: «Ничего, ничего!» Он оглядел комнату, стены, потолок — комната была маленькая, — увидел стол у окна под клеенкой, на которой только что укладывал свои яблоки, у стены белый, больничный диванчик, на стене тоже белый, больничный — не хватало только на нем красного креста — посудный шкафчик с медной ступкой на нем и медным же пестиком в ней, над диваном в золоченой рамке шишкинский пейзаж «Лесные дали». И были заткнуты за раму эту две, еще не совсем красные кисти рябины. Пара стульев, пестрый половичок от двери к занавесу в соседний покой — вот и все, что увидел Павел Матвеич.

Нет, он не подумал, как раньше: «Ничего, ничего» и прочее такое, он подумал: «Ну что же, вот и все, что у нее есть. Для души этого мало, для жизни тоже не весело. Одна! Явно, явно не против бы она замуж. Хочет, чего там!»