Ночью буря разозлилась,Крыша снегом опушилась,И собаки – по щелям.Липнет глаз от резкой пыли,И огни уж потушилиВдоль села по всем дворам.Лишь в избушке за дорогойОдинокой и убогойОгонек в окне горит.В той избушке только двое.Кто их знает – что такоеБрат с сестрою говорит?«Помнишь то, что, умирая,Говорили нам роднаяИ родимый? – отвечай!..Вот теперь – что день, то гонка,И крикливого ребенка,По́век девкою, качай!И когда же вражья силаВас свела? – Ведь нужно ж былоЗавертеться мне в извоз!..Иль ответить не умеешь?Что молчишь и что бледнеешь?Право, девка, не до слез!»«Братец милый, ради Бога,Не гляди в глаза мне строго:Я в ночи тебя боюсь». —«Хоть ты бойся, хоть не бойся,А сойдусь – не беспокойся,С ним по-свойски разочтусь!»Ветер пуще разыгрался;Кто-то в избу постучался.«Кто там?» – брат в окно спросил.«Я прохожий – и от снегаДо утра ищу ночлега», —Чей-то голос говорил.«Что ж ты руки-то поджала?Люльку вдоволь, чай, качала.Хоть грусти, хоть не грусти;Нет меня – так нет и лени!Побеги проворней в сениДа прохожего впусти».Чрез порог вступил прохожий;Помолясь на образ Божий,Поклонился брату он;А сестре как поклонилсяДа взглянул, – остановился,Точно громом поражен.Все молчат. Сестра бледнеет,Никуда взглянуть не смеет;Исподлобья брат глядит;Всё молчит, – лучина с трескомЛишь горит багровым блеском,Да по кровле ветр шумит.1847
«Поделись живыми снами…»
Поделись живыми снами,Говори душе моей;Что не выскажешь словами —Звуком на́ душу навей.1847
«Ее не знает свет, – она еще ребенок…»
Ее не знает свет, – она еще ребенок;Но очерк головы у ней так чист и тонокИ столько томности во взгляде кротких глаз,Что детства мирного последний близок час.Дохнет тепло любви, – младенческое окоЛазурным пламенем засветится глубоко,И гребень, ласково-разборчив, будто самПойдет медлительней по пышным волосам,Персты румяные, бледнея, подлиннеют…Блажен, кто замечал, как постепенно зреютЗлатые гроздия, и знал, что, виноградСбирая, он вопьет их сладкий аромат!1847