Солженицын. Прощание с мифом

И уж совершенно невероятно, чтобы, располагая таким козырем как расписка о сотрудничестве, КГБ не использовал его, когда А. И. Солженицын стал переходить в открытую оппозицию к советской власти, когда появились сведения о его работе над «Архипелагом», когда он стал публиковаться за границей и превращаться в кумира диссидентского движения. Не дурацкими звонками, не глупыми письмами, не требованием денег, а всего навсего одной лишь его подпиской о сотрудничестве можно было и парализовать его деятельность, и лишить его большинства его поклонников, и нейтрализовать его зарубежных покровителей.

Между тем, если верить Александру Исаевичу, имея на руках подобный документ, органы госбезопасности не пытались использовать его ни в шарашке, ни в лагере, ни в ссылке, ни в период его учительства, ни в период его фавора, ни в период опалы, ни тогда, когда он вступил в борьбу с советской системой.

Напрашиваются два возможных объяснения: а) на протяжении всего послевоенного периода, по крайней мере до 1974–1978 гг. А. И. Солженицын исправно сотрудничал с органами госбезопасности, б) вся история с вербовкой — это дымовая завеса, цель которой заключалась в том, чтобы скрыть более ранний и, видимо, более серьезный факт сотрудничества с органами госбезопасности, а если на этот счет появятся разоблачения, списать их на якобы имевшую место лагерную вербовку, которая не имела практических последствий.

В связи с этим прежде всего следует вернуться в 1938 г. и вспомнить, что когда А. И. Солженицына «вербовали» в училище НКВД, он был готов надеть на свои плечи мундир с краповыми петлицами, но по независящим от него причинам тогда ему не удалось пополнить ряды рыцарей щита и меча.

Прошли годы, открылись архивы и вдруг обнаружилось, что сталинский стипендиат «с 1940 г. и до дня ареста среди своих знакомых проводил антисоветскую агитацию» (см.: Определение Военной коллегии Верховного суда СССР о реабилитации А. И. Солженицына) (8). «Антисоветские взгляды у СОЛЖЕНИЦЫНА, — читаем мы в записке КГБ при СМ СССР от 17 июля 1973 г., — стали проявляться еще в студенческие годы, когда он изготовил и распространил среди друзей политически вредную рукопись» (9). Об этом же свидетельствует и записка КГБ от 12 декабря 1973 г.: «Уже в студенческие годы СОЛЖЕНИЦЫН начал писать сочинения антисоветского характера и распространял их в узком кругу друзей» (10).

Нежели Александр Исаевич действительно уже в 1940 г. «проводил антисоветскую агитацию»? Факт, который представляется невероятным. Однако если допустить его реальность, нужно признать то, что подобную агитацию «сталинский стипендиат» мог вести только с ведома органов НКВД.

Вопрос о контактах А. И. Солженицына с органами госбезопасности до войны остается пока в сфере предположений. Но его контакты с военной контрразведкой не вызывают сомнений. Очевидно, что без ее ведома Н. А. Решетовская никак не могла получить в 1944 г. фальшивые документы, беспрепятственно добраться до линии фронта и провести на батарее мужа целый месяц.

Если карьерист и сталинский стипендиат не мог сам без чьего-то ведома составить и распространять до войны «антисоветскую рукопись», то еще менее вероятно, чтобы подобный человек, пытавшийся уклониться от армии и переждать войну в обозе, а затем бывший одновременно не только образцовым офицером, но также «насильником» и «палачом», мог в 1944–1945 гг. возмутиться верховным главнокомандующим, вступить в рискованную переписку со своим другом и обвинять верховного главнокомандующего в военных просчетах, теоретических ошибках и, тем более, в военно-феодальных методах руководства страной. Столь же невероятно, чтобы такой человек именовал в переписке И. В. Сталина «Паханом» и готов был к борьбе с существовавшим строем.

Своими сомнениями на этот счет я поделился с Н. Д. Виткевичем.

Приведу эту часть беседы полностью:

«— Нет ли на Ваш взгляд противоречия: с одной стороны, как признаете Вы сами, Александр Исаевич — карьерист, он вдалеке от передовой, на хорошем счету у начальства, все у него идет удачно, с другой стороны…

— Не продолжайте. Я знаю, что Вы хотите сказать. С другой стороны, наша переписка и резолюция. Здесь нет противоречия.

— Почему же?

— Потому, что Саня был прежде всего писателем и он полез во все это, чтобы изучить, а затем описать и прославиться.

— Тут можно было до славы и не дожить.

— Тогда он об этом не думал.

— В моем представлении он гораздо умнее и прогматичнее.

— Думайте, как хотите. Это Ваше дело. Но Вы заблуждаетесь.

— Скажите, Вы видели вокруг себя до войны ненормальные вещи?

— Конечно.

— А в армии?

— Конечно.

— А Вы хоть раз выступали с их критикой где-нибудь на комсомольском или партийном собрании?

— Нет.

— А вы помните, чтобы с такой критикой выступал кто-нибудь из ваших товарищей?

— Нет.

— А почему?

— Все знали, что это бесполезно.

— И небезопасно.

— Конечно.

— И понимая это, Вы не задумывались, чем может обернуться для Вас Ваша переписка и Резолюция?

— Это были только разговоры.