Солженицын. Прощание с мифом

— Да, но на каком уровне! Ведь Вы замахивались не на декана факультета или командира части, а на всю государственную систему, на самого Сталина? И когда? В разгар войны…

— Мы просто лезли на рожон.

— А хотите я дам другое объяснение.

— Нет, нет. Нет. Фантазировать можно сколько угодно.

— Но, может быть, Вы меня все-таки выслушаете.

— Думайте, как хотите. Но если Вы со своими фантазиями выступите в печати, я буду возражать.

— Против чего?

Пауза.

— Позвольте предложить гипотезу. Ведь гипотеза — это поиск истины. Если Александр Исаевич, действительно, карьерист, как утверждаете Вы, а карьерист не способен рисковать жизнью, то сделать подобный шаг он мог только, исполняя чье-то распоряжение.

— Чепуха…» (11).

Нежелание Н. Д. Виткевича даже выслушать мое понимание истории с арестом А. И. Солженицна свидетельствует, что Николай Дмитриевич сознавал шаткость общепринятой версии этого события.

Ранее уже обращалось внимание и на фантастический характер ареста писателя, и на то, что при его задержании не был произведен обыск, и на необычное путешествие арестованного комбата с командного пункта бригады на Лубянку, и на странности следствия, и на удивительный приговор. Причем, как отмечалось, самое главное в этой истории — это непримиримое противоречие между предьявленным А. И. Солженицыну обвинением и характером вынесенного приговора.

Или другим было обвинение, или же другим был приговор.

Допустим, что обвинение соотвествует действительности. Тогда следует поставить под сомнение все известные нам источники о характере приговора. А это не только утверждения самого А. И. Солженицына, но и Определение военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованные документы следственного и реабилитационного дел.

Если допустить, что документы, характеризующие приговор подлинные, тогда следует признать сфальсифицированными сведения о характере обвинения, которые опять-таки содержатся в воспоминаниях А. И. Солженицына, определении Военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованных материалах следственного и реабилитационного дел.

Таким образом, и в одном, и в другом случае приходится не только поставить под сомнение утверждения А. И. Солженицына, но и констатировать, что названные официальные документы были сфальсифицированы. А поскольку доступ к ним до сих пор закрыт, подобная фальсификация могла быть осуществлена только на официальном уровне.

Отсюда вытекает два возможных заключения: или же арест, следствие и приговор имели совершенно иной характер, или же они были фиктивными и нужны были для создания Александру Исаевичу необходимой «легенды».

В связи с этим никак нельзя не вспомнить те загадочные слова, которыми Александр Исаевич сопроводил описание своего ареста:

«Арест был смягчен тем, что взяли меня с фронта, из боя; что было мне 26 лет; что кроме меня никакие мои сделанные работы при этом не гибли (их не было просто); что затевалось со мной что-то интересное, даже увлекательное; и совсем уже смутным (но прозорливым) предчувствием — что именно через этот арест я сумею как-то повлиять на судьбу моей страны» (12).

Мог ли так размышлять человек, перед которым открывалась перспектива: или на кладбище, или в ГУЛАГ. В первом случае возможность «повлиять на судьбу страны» была полностью исключена. Казалось бы, не открывала надежд на это и перспектива оказаться за колючей проволокой. И уж тем более трудно было представить себе пребывание здесь «интересным и даже увлекательным».

Так мог смотреть из тюремного окна в свое будущее лишь человек, для которого арест являлся не карой, не наказанием с неизвестными последствиями, а лишь формой прикрытия какой-то многообещавшей деятельности.

***

«Все это вместе взятое дает право на существование версии о возможных связях А. И. Солженицына с советскими спецслужбами и ставит его перед необходимостью дать объяснения по тем фактам, которые бросают на него тень подозрения.

Более того, на мой взгляд, лица, в той или иной степени, оказавшиеся причастными к созданию существующего мифа о А. И. Солженицыне, активно сотрудничавшие с ним, способствовавшие получению им Нобелевской премии, связанные с Российским общественным фондом, ИМКА-пресс и т. д., тоже обязаны или отвести все подозрения от своего кумира (в противном случае они в разной степени ложатся и на них), или же, признав их обоснованность, снять подобные же подозрения с себя.