Солженицын – прощание с мифом

Объясняя причину обращения к поэтическому жанру, Александр Исаевич признается, что это было связано с невозможностью писать открыто и открыто хранить написанное. «Я, – отмечал он, – вынужденно писал в стихах только для того, чтобы запомнить как-нибудь, в голове проносить» (5).

Характеризуя процесс своего лагерного творчества, А.И.Солженицын пишет: «Иногда в понурой колонне, под крики автоматчиков, я испытывал такой напор строк и образов, будто несло меня над колонной по воздуху – скорее туда, на объект, где-нибудь в уголке записать…Я записывал лишь корневую основу…в виде существительного или превращая в прилагательное. Память – это единственная заначка, где можно держать написанное, где можно проносить его сквозь обыски и этапы. Поначалу я мало верил в возможности памяти и потому решил писать стихами. Это было, конечно, насилие над жанром. Позже я обнаружил, что и проза неплохо утолкивается в тайные глубины того, что мы носим в голове…Но прежде чем что-то запомнить, хочется записать и отделать на бумаге… Я решил писать маленькими кусочками по 12-20 строк, отделав – заучивать и сжигать» (6)

Но чем больше объем созданного, тем сложнее хранить его в памяти. Как же А.И.Солженицын выходил из этого положения? Если верить ему, то все сочиненное он периодически повторял. В одном случае он утверждает, что к концу срока это занимало неделю в месяц (7), в другом – десять дней (8)

Для этого, по словам Александра Исаевича, он первоначально использовал следующий прием: «…я наламывал обломков спичек, на портсигаре выстраивал их в два ряда – десять единиц и десять десятков и, внутренне произнося стихи, с каждой строкой перемещал одну спичку в сторону. Переместив десять единиц, я перемещал один десяток. Но даже и эту работу приходилось делать с оглядкой; и такое невинное передвигание, если б оно сопровождалось шепчущими губами или особым выражением лица, навлекло бы подозрение стукачей. Я старался передвигать как бы в полной рассеянности. Каждую пятидесятую и сотую строку я запоминал особо – как контрольные. Раз в месяц я повторял все написанное. Если при этом на пятидесятое или сотое место выходила не та строка, я повторял снова и снова, пока не улавливал ускользнувших беглянок» (9).

Так, по утверждению А.И.Солженицына, продолжалось до лета 1950 г. «На Куйбышевской пересылке, – пишет он, – я увидел, как католики (литовцы) занялись изготовлением самодельных тюремных четок. Они делали их из размоченного, а потом промешанного хлеба, окрашивали (в черный цвет – жженой резиной, в белый – зубным порошком, в красный – красным стрептоцитом), нанизывали во влажном виде на ссученные и промыленные нитки и давали досохнуть на окне. Я присоединился к ним…Литовцы…помогли… С этим их чудесным подарком я не расставался потом никогда…И через обыски я проносил его…в ватной рукавице…Раз несколько находили его надзиратели, но догадывались, что это для молитвы и отдавали. До конца срока (когда набралось у меня уже 12 тысяч строк), а затем еще и в ссылке помогало мне это ожерелье писать и помнить» (10).

Казалось бы, все ясно, но вот мы открываем «главный текст» «Теленка» и читаем: «…в лагере пришлось мне стихи заучивать наизусть – многие тысячи строк. Для того я придумал четки с метрическою системой, а на пересылках наламывал спичек обломками и передвигал. Под конец лагерного срока, поверивши в силу памяти, я стал писать и заучивать диалоги в прозе, маненько – и сплошную прозу. Память вбирала! Шло. Но больше и больше уходило времени на ежемесячное повторение всего объема заученного» (11).

Оставляя в стороне вопрос о том, сам ли Александр Исаевич придумал четки или же все-таки заимствовал их у литовцев, нельзя не обратить внимание на то, что в первом случае до 1950 г. (Куйбышевская пересылка) он использовал при повторении спички, во втором до экибастузского лагеря не использовал никаких вспомогательных контрольных средств. Уже одно это заставляет относиться к рассказанной А.И.Солженицыным истории о характере его литературного творчества за колючей проволокой с осторожностью. Есть в ней и другие неувязки. Допустим, Александр Исаевич действительно прятал на обыске четки в «ватной рукавице»; но это можно было делать только зимой; а где он хранил их весной, летом и осенью? Непонятно и то, для чего ему нужно было «это ожерелье» в ссылке, когда он уже не подвергался обыскам и имел возможность писать более или менее свободно.