Сомнамбула

Что мог сделать сотрудник охранки, находясь не в самом лучшем настроении? Выйдя от Муртазиной, Квицинский видит дом, который мог хранить тайну, за которой он охотился. Если Леонид Антонович что-то утаивал от полковника Пирамидова, то в нетрезвую голову могла прийти мысль: проникнуть в квартиру Иртемьева и тщательно обыскать, если до сих пор он не решался этого сделать. Даже если Квицинский сразу не двинулся через Кокушкин мост, ничто не мешало ему вернуться. Открывать двери без ключа сотрудник охранки умеет не хуже чиновника сыска. Квицинский мог войти с черного входа и оставить отметины. Все-таки вор такого себе не позволил бы. Возможно, Квицинский зашел и столкнулся с кем-то, кого не ожидал встретить, после чего написал записку и отправился в канал… Тот, кто поймал Квицинского, не вернулся в квартиру.

Тропинка закончилась тупиком. Ванзаров убедился, что она не ведет никуда. Даже если Квицинского подвергли гипнозу здесь, проще было засунуть его в кладовую, а не вести вниз. В леднике тело исчезнет куда надежней, чем в канале: Адель Ионовна не скоро найдет в себе силы заняться квартирой.

В проеме возник Курочкин и знаками показал, что за дверью кто-то есть. Пожаловали гости. Оставив размышления, Ванзаров указал Курочкину на кладовую, чтобы отрезать путь к отступлению. Сам же размял плечи и подвигал корпусом, чтобы разогнать кровь в мышцах.

Раздался лязг замка. Скрипнула и затворилась дверь. Кто-то тяжело дышал у порога, не решаясь идти вперед. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек и поджег фитиль огарка. Рука приподняла свечку, высматривая, куда двигаться. Ночной гость был одет в черное, сливаясь с тьмой. Рука выдала его: свечка дрожала, огонек выплясывал кренделя. Робкий попался вор. Наконец он набрался смелости и сделал несколько шагов, дойдя до дровяной плиты, занимавшей четверть кухни, как раз, чтобы Курочкин отрезал путь к побегу.

Тянуть не имело смысла. Ванзаров нащупал рычажок электрического света. Окна кухни выходят во двор, свет заметит только дворник, если уже не спит. Раздался щелчок, полыхнуло солнце – таким ярким казался свет двадцатисвечовой лампочки. Гость закрылся локтем, все еще держа свечку над головой.

– Обе руки вверх, – ласково предложил Ванзаров.

Мужик в потертых сапогах и тужурке повел себя не слишком любезно. Бросив огарок, метнулся к выходу. И наткнулся на невидимую стену. Он был скручен так ловко, что согнулся пополам. В таком согбенном виде и был подведен к чиновнику полиции.

– Ой, граблюху[16] сломали, звери-изверги! Совсем сломали! Не пожалели бедного человека… Куда я теперь с культей… Совсем погиб… Пощадите… Обознался… За что терзаете душу невинную…

Поток слезливых жалоб не помог. Ванзаров прекрасно знал, с кем имеет дело. А пойманную руку Курочкин держал штатным захватом, какому обучен каждый филер, чтобы боль пресекла сопротивление.

– Доброй ночи, Федор, – сказал Ванзаров.

Как ни больно, «душа невинная» изловчился повернуть голову.

– Родион Георгиевич? Вот уж приятная встреча. И вам самой доброй, значит, ночки… Ой, больно! Да отпусти же, не сбегу…

Ванзаров дал знак. Курочкин отпустил захват, мужик, кряхтя, охая и растирая потянутую мышцу, выпрямился и улыбнулся чиновнику сыска простодушной улыбкой. Оба прекрасно знали друг друга. Вор по кличке Сямка был известен на всю Казанскую часть и прочие полицейские участки столицы за то, что был домушником высокого класса. Его ловили и сажали, запрещали проживание в столицах, он возвращался и продолжал заниматься воровским промыслом. Ничего иного Сямка не умел, такой уж талант у человека. Ванзаров заслужил уважение вора тем, что не злобствовал на допросе, а общался так, что хотелось излить ему настрадавшуюся воровскую душу.

– Дышал ночным, решил согреться? – спросил Ванзаров.

Сямка знал, что этому зухеру[17] бесполезно врать, дескать, ошибся квартирой, обознался и тому подобное. Но и выкладывать вот так, сразу, – не по чести воровской.

– Отпусти, Родион Георгиевич… Ничего не тронул, так, баловство, – с невинной улыбочкой сказал вор.

– Ты, Федор, умный человек. Зачем же полез в квартиру, от которой твои дружки отказались?

Вор только хмыкнул. В мiре[18] поговаривали, что Ванзаров не иначе колдун, а то и с бесами знается, раз ему наперед все известно. Уж сколько раз убеждались.

– А коли расскажу, отпустите? – Сямка подмигнул.

– Не отпущу. Попрошу пристава Вильчевского, чтобы составил на тебя мелкое хулиганство: сломал дверь. Согласен?

Следовало соображать. Впереди – зима, время для домушников тяжкое, голодное. Господа по квартирам сидят, за границы и на дачи не уезжают. Прокормиться тяжко. А в тюрьме – тепло и сытно. Много не дадут, получит полгодика с выселением из столицы, как раз к летнему сезону вернется.

– Слово варнацкое?[19] – спросил вор.

– Слово полицейского, – ответил чиновник сыска.

Можно было не скрытничать. Сямка и рассказал.