Сомнений нет

Его ласковое влияние было гипнотическим, опьяняющим. Оно подталкивало довериться, навевало ощущение безопасности. Поэтому я решила, что могу открыться.

– Ты… веришь в Бога, Илат? – спросила смущенно.

Валиев вскинул свои густые брови. Слегка отстранился и на некоторое время задумался. По всему было видно, что он не ожидал такого вопроса.

– Не научили, – сдержанно ответил в конце концов и устремил беглый взгляд в зал. – Я привык верить тому, что вижу. Бога я в своей жизни не видел.

Я напряглась, пристальнее вгляделась в красивое мужское лицо. А Илат сделал знак официанту, чтобы тот принес счет, неявно показывая, что не намерен развивать тему.

– Ты с самого детства рос в детдоме?.. – осторожно поинтересовалась я, оперативно меняя угол темы.

Это был правильный ход – он ответил охотнее:

– Можно сказать и так. Хотя кое-что я помню о жизни, которая была до. Небольшие малоговорящие обрывки.

Испытывая сильное желание продлить это откровение, я решилась еще на вопрос:

– Это хорошие воспоминания?..

– В основном да, – задумчиво поделился мой загадочный собеседник. – Я хорошо помню одно место. Может, там жил, а может, гостил – красивые, горные, дикие окрестности. Помню каменные домики, большие загоны, стада баранов и топот коней. Но есть и не очень приятные воспоминания. Я помню пожар, который уничтожил все это. Бомбардировки помню, помню, как в подвале прятался с кем-то и боялся остаться один.

Грудную клетку сдавило от тревожных эмоций. Я взволнованно уставилась на Илата, очень ясно представив все это в голове.

– Бомбардировки?.. – едва слышно уточнила. – Это была война?

– Война, – ответил он так спокойно, что тело покрылось гусиной кожей.

Я сглотнула, близко к сердцу воспринимая полученную информацию.

– Ты… там потерял своих родителей?

– Не знаю, – ровно отозвался Валиев, взглянув на меня. Эта тема словно не вызывала у него никаких тяжелых эмоций! – Я был слишком мал, Тая, и толком не помню ни матери, ни отца. Я не знаю, как на самом деле меня зовут, и даже сколько мне точно лет. Единственная бабка, которая наведывалась в детдом по мою душу, хорошенько выпивала. Она свое-то имя забывала, хорошо хоть вспомнила фамилию отца. Но имя мне наверняка выбрала наугад.

Он усмехнулся. Вот так просто, будто анекдот рассказывал! А перед моими глазами пролетела целая судьба – сломанная жизнь ребенка.

– Как-то по пьяной лавке, – продолжил Илат, – бабка рассказала, что мать моя была украинкой, и что у меня ее глаза. Отец вроде чеченец. Или ингуш, который жил в Чечне – неясно. Они планировали в России спрятаться, но бабка так и не дождалась никого. Или она все это выдумала – кто ее знает. Нет никаких официальных подтверждений. Вот и осталась у меня в личном деле лишь одна конкретная графа: беженец.

Я увела грустный взгляд в пространство. Вспомнился рассказ покойного дедушки, который приютил у себя беженцев с Кавказа на какое-то время. Это, пожалуй, единственное представление, которое я имела.

– Ты пытался найти своих родных? – спросила я участливо.

– Нет, – последовал твердый ответ.

– Но почему?

– Просто я не чувствую в этом необходимости, – уверенно ответил Илат, посмотрев мне в глаза.

Официант стукнул папкой со счетом, отвлекая моего собеседника. Валиев не спеша вытащил кошелек из кармана брюк, чтобы расплатиться, а я хмуро проследила за удалившимся парнем.

– Думаю, Бог был в твоей жизни, – произнесла я пространно. – Ты просто не замечал его.

Илат замер. Кошелек в его руках завис над столом, а в волчьем взгляде отразился холодный блеск.

– Что за тему ты завела, Тая?

Я сконфуженно опустила глаза и тихо призналась:

– Мне просто важно это знать…

– Почему?

О таких откровениях не поговоришь порой даже с близкими друзьями. Но с ним я хотела об этом поговорить. Коснувшись темы, уже не могла с нее свернуть! Будто только так могла найти хоть какой-то ответ для себя.

– Ну… – неуверенно начала я, – если человек не верит в Бога, он чаще не чувствует вины за свои поступки. Не понимает грани между добром и злом. А я... боюсь таких людей. Таким был Тихомир. – Воспоминание о нем тяжестью прошло в сердце. Но больше никак. И, сделав короткий вдох, я более уверенно продолжила: – Ты можешь не говорить, что веришь в него, и себе не признаваться. Но если ты слушаешь свою совесть, значит, вера в тебе есть. Ведь… именно через совесть Бог разговаривает с человеком.

Повисло напряженное молчание. Хотя Илат внимательно выслушал все, что я сказала.

– Ясно, – наконец откликнулся он. – Я не стану обнадеживать тебя насчет своей совести, Тая, и что-то доказывать, лишь бы успокоить. Но скажу: мне нравится то, как ты смотришь на жизнь и на людей. И рассуждения твои нравятся. Надеюсь, судьба не заставит тебя изменить им.

Вернув внимание к папке, которую принес официант, Илат кинул туда несколько купюр и поднялся из-за стола. Так он закончил разговор, который оказался пусть и недосказанным, но самым откровенным за все время нашего знакомства.

– Едем.

Глава 22

Напряженно оглядывая большой холл, слепящий сочетанием белых стен и серебряных инсталляций, я негромко обратилась к Илату: