Сомнительная версия (Повести и рассказы)

Куковеров как заведенный гнал страницу за страницей дальше и дальше актерски поставленным голосом. Время от времени он делал паузы, обводил ряды испытующим взглядом, расставлял в местах эффектные акценты и явно любовался модуляциями своего чуть осипшего баритона.

— Не такие люди живут в Чигре, чтобы довольствоваться прошлыми заслугами, чтобы спокойно остановиться на достигнутом. Одолевая все препятствия, они каждый год открывают новые страницы трудовой летописи хозяйства, добиваются все новых и новых результатов…

— Ох-тех-тех, — покачивал головой Афанасий Малыгин, — складно чешет, да только все это, братцы, не про нас. «Открываем что ни год новые страницы трудовой летописи!» Насмехается он над нами, что ль?

Слушай он такую многоречевую похвальбу на каком-нибудь торжественном собрании в другом колхозе, так, может, пропустил бы безболезненно мимо ушей, но тут дело касалось истории его деревни, которую будут после читать сыновья и внуки, на долгие годы ведь останется. А что останется? Пустые, мертвые слова… Бесстыдная, приукрашенная ложь… Кому от того будет польза? История есть история, и какой бы она ни была, а своя и от нее не отмахнуться. Из своей шкуры, как говорится, не выпрыгнуть, моя боль дороже чужой радости.

Не забыл упомянуть в своем писании Куковеров и тех, у кого побывал в домах. Не скупился на лестную похвальбу, сознавал, что сидящие в зале ревниво ожидают услышать про себя.

Но выходило по его писанию, что все жители Чигры — герои трудовых будней, каждого оделил он красным словом, выстроил как бы в почетную, но безликую шеренгу. И когда в числе прочих он назвал дядю Епифана и Григория Прокофьевича «патриархами рыбного и зверобойного промысла, атлантами, вынесшими на своих плечах первые трудности в годы коллективизации», старики украдкой только крякали смущенно и знобко поеживались от этих слов.

Афанасий Малыгин не сдержался, резко встал, хлопнул откидным сиденьем и направился к выходу. Следом за ним демонстративно покинули ряд три его бригадника. Поднялся и Марей…

— Афанасий, ты куда? — бросил властно вслед ему побагровевший Коптяков.

— Да что словами зрячину бесстыдну мутыскать, — обернулся порывисто тот. — Меня работа ждет, а это ж чисто комедия. Чего здесь время терять попусту.

— Ну подождите же, товарищи, сейчас закончится читка, и выскажете свое мнение. Корреспондент поправит, перепишет, если что не так, — зачастила, угодливо поглядывая на Коптякова, молодая в кокетливых кудряшках экономистка.

— Дак что править-то, что уж там переписывать, — вспылил Афанасий, яростно двигая крыльями ноздрей, и так глянул на нее обузившимися побелевшими глазами, что она невольно подалась назад. Мелкое ее кукольное личико в конопушках пошло пунцовыми пятнами.

Ситуация назревала скандальная. Ванюша Сядунов злорадно улыбался. Куковеров желчно поморщился и перевел взгляд с Афанасия на Коптякова. «Малость переборщил, наверное, — подумал он. — Надо исправлять положение. Придется принести в жертву Коптякова».

Афанасий и два его бригадника заговорили наперебой, послышался чей-то возглас в зале:

— Жили век без похвальбы, дак мир по сю пору не забрал!

— «История» нам для дела нужна или чтоб под сукно? — напирал на Куковерова, гремя зычным баритоном, худой, со взъерошенными перьями редких волос Федор из бригады Малыгина. — Приехал ты, пошастал по деревне, ан думал схватить жизнь с лету. На-кася, выкуси! А ты поработай с нами, сходи на путину да на сенокос. Взялся описывать, так дело, дело говори! А то: «достигаем, перекрываем». Красны слова сыпешь в ухо… Пришел да ушел, тебе здесь не корячиться, маета наша побоку. А ты в суть вникни! Да вот, к примеру сказать, сей год весной ударилась сайка в нашенские берега. Кинулись мы ее ловить? Почесались сразу же, я вас спрашиваю? Ведь прежде с Мижи весточку подадут, что рыба да зверь повалили, — все дела кидали, чуть не деревней сымались. На лодках, на санях волочились промыслить, потому знали: не озаботимся, дак кормиться нечем будет. А сей год Мишка Гришуткинский, бригадир, первым делом спрашивает: «Сколь платить будете за центнер?» Выгода первым делом в уме у мужика. Ну, хорошо Венидикт Ермолаевич не растерялся, пообещал по среднетарифным, как на строительных работах. Взяли немало, хоть одну только рюжу в майне поставили. Морожену продавали Рыбпрому, а не солили, не запасали впрок. Тары не было! Проворонили удачу, не были готовы. После уж сообщили, что архангельская птицефабрика соленой возьмет. Да ежели эту сайку на консервы… — рассуждал он с взволнованными нотками в голосе. — Хорошо жить будем, коли станем птице рыбу скармливать…

— А проворонили удачу из-за того, что надеемся на глубьевой лов, — поддержал его Афанасий, зажигаясь все больше азартом. — Потому и стадо нынче меньше, от тоней дальних оторвались, сенокосы стары запущены. Председатель о береговом лове мозгами не шевелит, потруждать себя не старается. Вот это бы писать в «историю» надо. Пробрать тут следовало, а не захваливать впустую. Толку-то с того?