— Вот эти две стопочки я, может, и купил бы, — вернулся он в разговоре к томившему его вопросу, решив, что, пожалуй, хватит распространяться о пустяках и тратить порох: выражение лиц старушек говорили о том, что слушают они его с полной доверительностью и почтением. — Может, и купил бы, — повторил, подчеркивая, он, — но смотря сколько вы за них запросите.
Замечено это было таким тоном и с такой смиренностью на лице, точно он хотел подчеркнуть: «Вы могли бы совершить добро, обеспечить этим книгам надежное пристанище, откуда им прямая дорога в вечность. Но все дело в том, какую вы потребуете за это жертву. Насколько велика ваша корысть».
— Право же, я затрудняюсь сказать, — испытывая неловкость и замешательство, перебирала Ольга Дмитриевна отложенные Дудиным книги. Очки ее съехали на нос, лицо было озабочено, ресницы мелко подрагивали. Растерянность, непривычность к торгам вызвали на щеках слабую краску волнения, и она невольно устыдилась этой непривычной для себя роли. Перехватив иронический взгляд Дудина, намеренно смотревшего на нее с насмешливостью, едва, впрочем, уловимой, с виду совсем безобидной и даже как бы не относящейся к делу, Ольга Дмитриевна вспыхнула, решительно и вместе с тем отстраненно, чуть ли даже не с отчаянием, махнула рукой. Дескать, что же тут мне смотреть, когда вы, истинный ценитель, сами знаете настоящую стоимость. И если у вас хватит совести обманывать — то что же… Не мне вас стыдить и уличать. — Вы уж сами назначьте, — проронила она с усталым видом.
Глядя на ее курьезное, смущенное лицо, Дудин тотчас подумал с облегчением, что она из-за своей деликатности и неопытности не решится назвать большую цену, не станет торговаться. Для нее самолюбие, можно сказать, дороже денег. Но и она хитрит, бьет на его благородные чувства, хочет показать, что, доверяясь ему во всем, полагается на его совесть. А он, что же он… Разве есть у этих книг какая-то твердая цена? Разве можно назвать какую-то сумму, которая определила бы их редкость, радость обладания для коллекционера? Да и вообще… Разве имели денежные знаки к этим книгам какое-то отношение, если разобраться по сути? Ведь они уже как бы к вечности приобщены, время все расставило по своим местам. Будь воля того же Александра Евграфовича, он не разрешил бы товароведам определять их по своим клиентам, а скупал для музеев, брал на учет домашние библиотеки, чтобы эти тоненькие, неприметные с виду книжечки, иллюстрированные авангардистами, не уплывали на Запад, потому что придет время, спохватятся, ан уже будет поздно. Останется только жалеть. Сейчас, может, и не пожалеют, потому что те, от кого многое зависит, в неведении… Но позже, позже, когда время откроет кое-кому глаза… Тогда уж определенно спохватятся, зачешутся… И почему на Западе ценители русского искусства проявляют такую прыть?
…А цену за эти книги… Цену он конечно же назначит. Тут надо особое соображение иметь. Платить за всякую вещь надо столько, на сколько может разогнаться в скромных мечтах своих клиент. А какой разгон в мечтаниях у старушек? Куда им тратить деньги? Да и много ли в их годы нужно-то… Для иного рубль звучит полновеснее, чем для другого сто. Тут надо угадать психологический барьер, энтропию страстей… Грань, так сказать, за которую не простираются привычные желания. Иному назначишь большую цену, так он и продавать раздумает. Поостережется продавать-то. Как же этакую ценность да вот так с ходу продать? Пожалуй, и попридержать ее лучше до черных времен. Прицениться на всякий случай лишний разок. Нет, вдвойне невыгодно назначать большую цену, незачем вводить человека в искушение, задавать ему лишней мороки да волнения. Даже жестоко назначать большую цену. Негуманно даже! А назначить надо такую, чтоб не обидно было расстаться. Не обидно, но вместе с тем и не жалко после. Совсем уж за бесценок только в крайней нужде человек продаст. А кто сейчас в крайней нужде? Сейчас таких, пожалуй, и не встретишь, не те времена… Не бедствуют же старушки, небось пенсию получают. Да и в квартире этой кроме книг столько всякой старины, картин, бронзы… Одна хрустальная люстра с подвесками чего стоит. Тут на добрых сто лет беззаботной жизни хватит не только старушенциям, если с толком все это реализовать. Ну а ежели и без толку, если даже сдавать в комиссионку, где определенно им лапшу будут на уши вешать, то и тогда даже не истратить им всех денег. Не изжить им, не изжить старушкам, милым старушенциям, не растранжирить им в отпущенный короткий срок всего этого добра. Все равно кому-то другому достанется…