Сомнительная версия (Повести и рассказы)

— Поперву покатилась туча с моря, — начал неторопливо и в деталях обрисовывать картину дядя Епифан. — И тучка-то сама небольшая така вроде, только больно ходка да темна. Ветер резко натягивать стал. Ветер да тучи у нас не диво, наполовину природа из этого состоит, я на тучку ту и положил глаз мельком. Кобелек мой, Норд, жалостно так отчего-то повеньгивает да к ногам все жмется. Цыкнул на него, окаянного, и тюкаю себе топориком жердину. Через како время голову ненароком вскинул, а тучка уже вот она, над самой деревней. Распласталась, мохнатая, и хвостом подперлась в землю: вот-вот рухнет! Думаю — блазень, что ли? Тут откуда ни исть как рванет ветрище, в лицо мечет щепу да порошит глаза сором. Погода — ну с ног валит. Я наскорях к дому, а в спину так поддувает — еще чуток, и на воздух подымет. Ну, прямо враз взъярилось все кругом. Я пока к дому поспешал, краем глаза приметил: карбас здоровенный, что зачален был у реки на обсушном месте, ветром опружило килем вверх да кинуло на угор, как щепу! Поперечку заулка летят бревна да доски. С крыши суседского дома князь выхвастало да тюкнуло мой карбасочек, что неподалеку от забора стоял. Со страху у меня сразу пульс начался. Замкнул дверь на запор, стою дух перевожу, а старуха моя пала на колени перед образами и творит молитву Николаю-угоднику. Вижу через окошко — клюнуло бревном сараюшник наш, дак и зыкнул он мигом. Добро, корову успели загнать допреж в закутье, а то убило бы в точности. Мимо окошка бревна летят, фуртят, как ракеты-самолеты! Хряснулся я на пол, обхватил руками голову, вот-вот, думаю, крышу сдернет. Домишко-то старый, отцом ишшо ставлен, как оженился. Да, видно, неспроста деньгу клали в оклад, как становили избу, — кряхтит да постанывает, а напор урагану дёржит. Веришь, трактор на угоре крутило так и эдак, а дом все же не повалило, хоть и сдвинуло в сторонку. Д-да, — покачал головой дядя Епифан, — зажарко было. Экого давно мы не видывали. А после загулял по крышам да стенам град с дождем. На бревнах-то и сейчас видать метины. Нашу сторону деревни, Заручье, смерч боле не тревожил, а объярился на другой край — на Бутырки. Там самы стары дома, что становили, ишшо как зачиналась деревня. У склада, у Разорения, как он прозывается деревенскими, крышу сдернуло, попортило многи домишки, а все ж не порушило лихом. — Дядя Епифан помолчал и добавил в многозначительном раздумье: — Знак особый был: крест снесло на колокольне да на самый край погоста кинуло.

Старуха Августа подсела к столу, разлила по кружкам чай, придвинула Куковерову тарелку с харьюзовой икоркой:

— Угощайтесь чем бог послал, закусывайте.

— Н-да, поглумилась над нами природа, — наливая чай из щербатой кружки в блюдечко, сказал старик. — Я с вечера до утра уж не объявлялся из дому. Только в закутье сходил, проведал корову да овец.

— И частенько такие ураганы? — спросил Куковеров, намазывая жирно ломоть хлеба икрой.

— Да не очень чтоб, слава тебе господи, — вздохнула старуха и перекрестилась. — Годов тридцать с лишком тому последний яровитай был. Дак я молода ишшо об ту пору была. Пошли мы раз с товарками в лес по грибочки. А тут и приспело ненастье. Засварило все небо враз, ветрище зафурайдал. Чисто по краю леса он и резанул. Одну бабоньку нашу подняло да вокруг ели крутит, крутит, быстро так. Одежку ободрало да кожу с мясом аж прочь, а после и хряснуло наземь сердешную. И хоронить-то нечего было. Поклали останки в мешок да заколотили в гроб… А деревню ураган стороной минул. У края лесочка осталась от него просека с поваленными деревами. Мужики опосля подпилили те ломы на пустовеньки да на дрова перевезли…

— Я, дорогой товарищ, все, что попорчено да ломано у меня в хозяйстве непогодой, записал на тетрадку, — сказал, уважительно глядя на Куковерова, дядя Епифан. — Августа, ну-ка подай энтот документ самый.

Старик водрузил на нос железные очки и, несколько отстранив руку, в которой держал опись, водил побуревшим от табака указательным пальцем по листку и читал неторопливо, пристально, вкладывая в каждое слово особенную вескость.