Сон № 9

Франкенштейн большим пальцем указывает на освещенную дорожку. На месте кеглей – три восковые головы. Центральная голова шевелится. Левую бьет тик. Мне здесь не место. Это кошмарная ошибка. Наверное, это такой допрос. Морино же не псих, чтобы швырять шары для боулинга в живых людей. Он, по сути, бизнесмен.

– Отец, – говорит Мама-сан, – смею сказать, что это чудовищный поступок.

– На войне как на войне.

– А как же роговицы?

– Я понимаю вашу озабоченность, в самом деле понимаю. Но совесть не позволяет мне лишить покойника возможности ясно увидеть свою участь.

– Морино! – хрипло кричит центральная голова. – Я знаю, ты там!

Морино подносит к губам мегафон. Голос похож на песчаную бурю.

– Поздравляю с днем открытия, господин Набэ.

Эхо плещет о тьму и откатывается обратно.

– По-моему, в зале патинко случился мелкий конфуз, но все уже наверняка уладили.

– Освободи нас! Немедленно! Дзюн Нагасаки заправляет всем в городе.

– Ошибаешься, Набэ. Дзюн Нагасаки думает, что заправляет всем в городе. А я знаю, что всем заправляю я.

– Ты настоящий безумец!

– А ты, – кричит в ответ Ящерица, – настоящий покойник!

Треск в мегафоне.

– Ты, Набэ, всегда был жертвой лоботомии. Твоя смерть прекрасно тебе подходит. А вот ты, Гундзо, оплошал – я-то думал, ты сообразишь вовремя урвать свой куш и умотать в тропики.

Левая голова произносит:

– Мы полезнее тебе живыми, Морино.

– Но намного приятнее мертвыми.

– Я объясню, как перекрыть кислород Нагасаки.

Морино передает мегафон типу в кожанке. Тот выплевывает жвачку в бумажную салфетку.

– Добрый вечер, Гундзо.

– Ты?!

– Я предпочитаю клиентов, которые платят вовремя. – Тип в кожанке говорит с призрачным иностранным акцентом.

– Не верю!

– Неспособность поверить – причина твоего нынешнего плачевного положения.

Центральная голова кричит:

– Тогда ты тоже покойник, ты, поганый монгольский засранец!

Поганый монгольский засранец возвращает мегафон Морино и с улыбкой кладет в рот свежую пластинку жвачки.

Левая голова вопит:

– Сделай меня своим посланником к Нагасаки, Морино!

– Не посланником, – кричит в ответ Ящерица, – а посланием!

– Отлично сказано, сынок, – с одобрением замечает Морино. – Отлично сказано. Что ж, первый бросок – твой.

Ящерица учтиво кланяется и выбирает самый тяжелый шар. Я говорю себе, что это блеф. Мне здесь не место. Ящерица подступает к началу дорожки и выбирает позицию для броска.

– Пристрели нас, Морино! – выкрикивает Центральная голова. – Дай нам умереть с честью!

Франкенштейн орет в ответ:

– Что ты знаешь о чести, Набэ? Ты подставил свою задницу Нагасаки прежде, чем он велел «Нагнись!».

Ящерица делает шаг, другой и – бах! Шар ровно летит по дорожке, у меня внутри все сжимается, я пытаюсь сбросить с себя оцепенение, отвести взгляд, но, когда Центральная голова вскрикивает, я так и смотрю на дорожку, идиот несчастный. Правая голова – по-моему, Какидзаки – абсолютно неузнаваема. Хочется блевать, но не получается. Внутренности словно склеились. Какидзаки превратился во вмятину, полную крови и костей. Трубачи разражаются бурными аплодисментами. Левая голова в отключке. Центральная голова ловит ртом воздух, давится брызгами крови. Ящерица снова кланяется и возвращается на свое место у стены.

– Технически безупречный бросок, – замечает Франкенштейн. – Посмотрим на повторе, хотите?

Я отворачиваюсь, приседаю на корточки, свешиваю голову между колен. И вздрагиваю, когда мне в ухо ревет мегафон: «Ми-яяяяяякэээээ!»

Ящерица указывает на дорожку:

– Твоя очередь.

– Нет.

Трубачи жестами выражают удивление. Морино театральным шепотом заявляет:

– Да. Мы подписали договор.

– Там ничего не сказано о соучастии в убийстве.

– Ты дал слово делать все, что прикажет Отец, – напоминает Франкенштейн.

– Но…

– Перед сознательным юношей стоит проблема нравственного выбора, – заключает Морино. – Бросать или не бросать. Если бросит – рискует нанести некоторый вред этой лицемерной мрази. Не бросит – станет причиной пожара в «Падающей звезде» и выкидыша у жены своего домовладельца за двенадцать недель до родов. Что тяжелее для совести?

Он намерен сделать меня узником своей собственной жестокости, обеспечить мое вечное молчание. Слышу лязг тюремных засовов. Встаю и выбираю самый легкий шар, надеясь, что какой-нибудь неожиданный сюжетный ход вызволит меня из этого кошмара. Поднимаю шар, самый легкий. Весит он предостаточно. Нет. Я не могу этого сделать. Просто не могу. За спиной раздается смех. Оборачиваюсь. Ящерица повалился навзничь, раздвинул ноги и засунул под куртку воздушный шарик. На шарике черным фломастером намалеваны соски, пупок и треугольник лобковых волос. Франкенштейн встает на колени, заносит над шариком длинный нож.

– Нет! – фальцетом кричит Ящерица. – Пощадите, у меня ребенок в пузе.

– Сочувствую, госпожа Бунтаро, – вздыхает Франкенштейн, – но такое наказание выпало вам за то, что вы сдаете комнаты жильцам, которые нарушают обещания, данные влиятельным людям…

Ящерица пищит тоненьким голоском:

– Не надо! Мой малыш, мой малыш! Пощадите!