Сон № 9

Толпа всколыхнулась – на госпожу Хохлатку налетел внезапный вихрь воплей, визга, воя и встревоженно вытянутых рук и унес корзину прочь. Толпа взревела. Госпожа Хохлатка в ужасе закудахтала: яйца раскатились во все стороны и превратились в растоптанное месиво скорлупок, желтков и белков. Госпожа Хохлатка захлопала крыльями и поднялась над толпой – она не летала с тех пор, как была желторотым цыпленком, и ей удалось продержаться в воздухе лишь считаные секунды. Единственным, что сошло за насест, оказался велосипедный руль усов любимого главнокомандующего. Толпа наблюдала за ней, охваченная благоговейным страхом.

– Она взлетела! Эта дама взлетела!

У пьедестала еще шла драка за ошметки раздавленных яиц, но остальные глазели на госпожу Хохлатку. Какой-то малыш выкрикнул:

– Никакая она не дама!

– Я, безусловно, дама! – негодующе возразила госпожа Хохлатка. – Мой отец был королем курятника.

– Дамы не летают! Это курица!

– Я – дама!

Слово пронеслось по голодному городу, как лесной пожар – по колючим кустарникам Коринфа. Не «дама», не «курица», а:

– Курятина! Курятина! Курятина!

Госпожа Сасаки наливает суп мисо из кастрюльки в стоящую передо мной лакированную плошку. Рыбки-коиваси[136] и кубики тофу. Андзю любила коиваси – наша бабушка всегда подавала их именно так. Мисо кружит по дну тарелки, оседает, как взбаламученный ил. Желтый маринованный дайкон, рисовые шарики с лососем, обернутые в листы водорослей. Настоящая домашняя еда. У себя в капсуле я живу на гренках и йогурте, да и то если встану пораньше; слишком хлопотно готовить что-то еще. Мой организм наверняка оголодал, но аппетита нет как нет. Ем, чтобы не огорчать госпожу Сасаки. Цезарь, бабушкин пес, перед смертью тоже ел, чтобы не огорчать бабушку.

– Госпожа Сасаки, а можно спросить кое-что?

– Да, конечно.

– Где я?

Она передает мне тарелку.

– Ты не спросил у Бунтаро?

– Вчера я не мог собраться с мыслями. Совсем.

– Что ж, ты в доме моей сестры и ее мужа.

– Это они на фотографии в ракушечной рамке над факсом?

– Да. Я сама сделала этот снимок.

– А где они сейчас?

– В Германии. Там очень популярны ее книги, поэтому издатель организовал ей литературное турне. А мой зять изучает европейские языки, так что, пока она исполняет свой писательский долг, он роется в университетских библиотеках.

Я прихлебываю суп:

– Вкусно. Значит, она писатель? Это она работает на чердаке?

– Она предпочитает, чтобы ее называли «сказочницей». А я все думала, отыщешь ли ты кабинет.

– А ничего, что я туда забрался? Я, э-э, начал читать ее рассказы. Ну, те, что лежат на столе.

– Моя сестра не станет возражать. Непрочитанные рассказы – не рассказы.

– Ваша сестра, наверное, особенный человек.

– Доешь-ка рисовые шарики. Почему ты так считаешь?

– Из-за этого дома. Мы в Токио, но кажется, что вокруг лес периода Кофун[137]. Ни телефонов, ни телевизора, ни компьютера.

Госпожа Сасаки улыбается, чуть выпятив губы:

– Я обязательно ей передам. Ей это понравится. Сестре не нужен телефон – видишь ли, она глухая от рождения. А мой зять считает, что миру нужно меньше коммуникации, а не больше. – Она нарезает апельсин, корочка брызжет под ножом. – Миякэ-кун, по-моему, тебе не стоит возвращаться в Уэно, – говорит госпожа Сасаки, садясь за стол. – Неизвестно, хотят эти люди и их сообщники тебя отыскать или не хотят. По-моему, рисковать не стоит. В пятницу они знали, где тебя найти. На всякий случай я сделала так, чтобы твое личное дело в Уэно затерялось. Пожалуй, тебе лучше отсидеться здесь до конца недели. Если кто-нибудь станет расспрашивать про тебя в «Падающей звезде», Бунтаро скажет, что ты уехал из города. А если нет, то все чисто.

Это разумно.

– О’кей.

– Думать о будущем начнешь через неделю. – Госпожа Сасаки наполняет чашки чаем. – А пока – отдыхай. В жизни мы не столько преодолеваем трудности, сколько переживаем их.

Зеленый чай с ячменными зернами.

– Почему вы с Бунтаро мне помогаете?

– «Кому» значит больше, чем «почему». Ешь.

– Я не понимаю.

– Не важно, Эйдзи.

В тот же день, позднее. Звонок в дверь, и сердце опять замирает. Откладываю рукопись. Если это не Бунтаро и не госпожа Сасаки, то кто? Я сижу в кабинете на чердаке, но все равно слышу, как поворачивается ключ в замке парадной двери. Я привык к тишине, наполняющей дом, и уже различаю, что мне мерещится, а что нет. Вот распахивается дверь, шаги в коридоре. Книги напряженно прислушиваются вместе со мной.

– Миякэ! Расслабься, это Юдзу Даймон! Выходи, выходи, хватит прятаться. Твой домовладелец дал мне ключ.

Мы сталкиваемся на лестнице.

– Выглядишь лучше, чем в прошлый раз, – замечаю я.

– Жертвы дорожных происшествий выглядят лучше, чем я в прошлую пятницу, – отвечает он. – А вот ты выглядишь хуже. Ух ты! Это они тебе так глаз разукрасили? – На его футболке надпись: «Кто умрет с большей грудой всякой всячины – тот и победитель!»[138] – Я пришел извиниться. Вот, даже подумывал отрубить себе мизинец[139].

– Что бы я стал делать с твоим мизинцем?