Сон №9

– Развлечение господина Цуру прервано волею deus ex machina[134]. Скорее всего, волнение оказалось таким сильным, что вызвало второй удар, и коль скоро наш дорогой руководитель предпочел упасть на свое барбекю, не очень важно, когда именно приедет «скорая».– Теперь она обращается к двум-трем мужчинам постарше.– Я назначаю себя действительной главой этой организации. Вы можете либо подчиниться мне, либо выступить против меня. Заявите о своих намерениях. Прямо сейчас.

Минута отводится под напряженные подсчеты.

Мужчины смотрят на нас.

– Что делать с ними, Мама-сан?

– Карточные игры больше не входят в политику компании. Выпроводите их.

Я не осмеливаюсь поверить в такой поворот событий, по крайней мере пока не окажусь на улице и не убегу. Мама-сан обращается к нам:

– Если вы обратитесь в полицию и как-то сумеете убелить какого-нибудь следователя-энтузиаста в том, что вы не сумасшедшие, произойдут три вещи, в следующем порядке. Во-первых, вас изолируют, чтобы предотвратить дальнейшие неприятности. Во-вторых, не позднее чем через шесть часов вам пустят пулю в лоб. В-третьих, ваши долги будут переведены на ваших ближайших родственников, и я лично позабочусь о том, чтобы разрушить им жизнь. Это не угроза, это обычная процедура. Теперь покажите, что вы меня поняли.

Мы киваем.

– Мы занимаемся этим делом уже тридцать лет. Сами делайте выводы, способны ли мы защитить свои интересы. А теперь убирайтесь.

Кинотеатр переполнен. Парочки, студенты, трутни. Свободные места есть только в первых рядах, где экран маячит прямо над головой. В Токио все почти переполнено, переполнено или набито битком. В приемной за дверями комнаты не оказалось ни следа Мари Сарасины.

– На вашем месте, ребята,– сказал охранник, когда двери лифта закрывались,– я бы купил лотерейный билет.

Рядом со мной сидит девушка – ее друг положил руку на спинку ее сиденья. Лифт начал свой долгий, медленный спуск. Господин Пончик уронил сигареты. Мы смотрели, как они лежат на полу, там, куда упали. Господина Пончика била дрожь, то ли от смеха, то ли от страха, то ли еще от чего. Насмешник закрыл глаза и запрокинул голову. Я не отрывал взгляда от мигающих номеров этажей. Дергунок поднял одну сигарету и закурил. Фильм, который я смотрю, фальшивая дешевка, полная сцен насилия. Если бы люди, которые выдумывают столь жестокие сценарии, хоть раз столкнулись с настоящей жестокостью, их бы стошнило писать такие сцены. Когда двери лифта открылись, мы без единого слова бросились в послеполуденную людскую толпу. Солнечная погода воспринималась как неудачная шутка. Я дошел до пятачка, где уличные артисты скручивали шарики в крокодилов и жирафов, и, чтобы не разрыдаться впился ногтями себе в руку. Фильм заканчивается, зрители выходят из зала. Я остаюсь и смотрю титры. Ассистенты, дрессировщики, реквизиторы. Один за другим входят новые зрители. Я смотрю фильм снова, пока мозг не начинает плавиться. Постояв возле человека с воздушными шариками, я иду в самую гущу толпы. Я проклинаю себя за то, что не уехал из Токио после знакомства с Морино. Мог бы понять. Из фойе кинотеатра я звоню Аи и, едва она отвечает, тут же вешаю трубку. Я сажусь на подводную лодку на кольцевой линии Яманотэ и еду вместе с трутнями. Хотел бы я быть обычным трутнем. Станции несутся мимо одна за другой, одна за другой и скоро начинают повторяться. Я слишком переполнен страхом, чтобы вообще когда-нибудь уснуть.

Кондуктор осторожно трясет меня – будит.

– Ты проехал по кругу шесть раз, парень, и я подумал, что тебе пора проснуться.

У него добрые глаза. Я завидую его сыну.

– Сейчас ночь или мы под землей?

– Без четверти одиннадцать ночи, вторник, пятое число. Знаешь, какой сейчас год?

– Да, знаю.

– Тебе нужно ехать домой, пока поезда еще ходят.

– Хотелось бы.

– Мне нужно на работу.

– Ты что, могильщик?

– Не настолько из ряда вон… Спасибо, что разбудили.

– Всегда пожалуйста.

Кондуктор идет по вагону дальше. Над сиденьями напротив, за кольцами поручней, висит реклама Интернета. Из компьютерной микросхемы растет яблоня, из микросхем, висящих на ее ветках, растут новые яблони, а на этих яблонях покачиваются новые микросхемы. Этот лес выбивается за пределы своей рамки и занимает рекламные места справа и слева. Я и представить не мог, что какая-то часть моего мозга продолжает думать о диске Кодзуэ Ямая, но в эту секунду меня осеняет грандиозная мысль. Я окончательно, окончательно просыпаюсь.

***

Мои мысли далеко, но в «Нероне» думать не обязательно. Когда, с последним ударом вторника, я вхожу, Сатико кидает на меня таинственный взгляд – ей известно о нашей с Аи ссоре,– но у меня нет сил думать об этом. Тот Эйдзи Миякэ, которым я был всего двадцать четыре часа назад, сновал по этим же самым трем квадратным метрам Токио, производил на свет пиццы – и был счастлив и слеп, проклятый идиот. Хотел бы я иметь возможность предупредить его. Хлопнув бодрящего напитка, чтобы отогнать сонливость, я начинаю выполнять скопившиеся заказы.

– Ты принес мне мою девятку бубей, мэн? – спрашивает Дои, когда возвращается.

Я и забыл.

– Нет. Завтра.