Сон Бодлера

Гонкуры познакомились с Гисом в доме Поля Гаварни[123] в апреле 1858-го, за несколько месяцев до его встречи с Бодлером. Для них это был «рисовальщик английского журнала „Иллюстрейшен“, искусный художник, яркими красками запечатлевавший сцены в борделе»^{590}. Они увидели в нем «чудака, прошедшего через взлеты и падения, объездившего полмира и чего только ни повидавшего на своем веку, человека, рисковавшего жизнью во время своих скитаний и любовных похождений, прошедшего через лондонские меблированные комнаты, дома моды, немецкие игорные дома, через зверскую резню в Греции, парижские табльдоты, через редакции газет, севастопольские траншеи, лечение ртутью, чуму, константинопольских собак, дуэли, потаскух, жуликов, развратников, через затхлость, нищету, притоны, через самое дно общества, где, как в море потерпевшие крушение, дрейфуют личности без имени, босяки, все эти оригиналы, пошедшие ко дну, страшные, никогда не всплывающие на поверхность романа»^{591}. Понятно, что именно этот человек был предназначен судьбой стать «художником современной жизни»^{592}, певцом «сомнительной красоты»^{593}, ведь он оставил сотни и сотни набросков, сделанных с проституток всех мастей, от самых низкопробных шлюх до высокопоставленных куртизанок, которые в своих роскошных экипажах разъезжают по Булонскому лесу или с высоты театральных лож рассматривают в бинокль партер. Рассуждая о живописи, Гис не мог скрыть свою чуждость традиционным представлениям эпохи. Он провел один знаменательный вечер у Гаварни в обществе Гонкуров: «Речь зашла о живописи, о художниках, о пейзажистах, о бесчисленных картинах природы, на фоне которых ничего не происходит, о пристрастии к банальности: „Они никогда не надевают перчатки, никогда не ходят к итальянцам! Им не нравится ни музыка, ни лошади — потому что они этого лишены. Солнце, деревня — все это уже стало банальностью!“^{594}

24. Жан Огюст Доминик Энгр. Леди Харриет Мэри Монтегю и леди Катрин Каролин Монтегю. Карандаш, бумага, 1815 год, частная коллекция

Если Бодлер выбрал Гиса в качестве модели, то еще потому, что он раньше Фукса[124] пришел к ошеломляющему открытию: иллюстраторы в ту эпоху были гораздо смелее художников. Не чувствуя на себе тяжести прошедших веков, пребывая в блаженной безвестности, не будучи обязанными теоретически обосновывать то, что они делают, и соотносить это с античными канонами, отчитываясь только перед заказчиком, боящимся потерять деньги, избавленные от унизительного отбора Салонов, рисовальщики плавали в царстве картинок и могли даже не произносить слово „искусство“. Так, вместе с „Невероятными и великолепными“ Ораса Верне[125], модные картинки в „Журналь де дам э де мод“, которым руководил де Ла Мезанжер, готовили почву для великолепных портретов Энгра, выполненных свинцовым карандашом: если бы не выразительный взгляд, как у инфанты Веласкеса, портрет мадемуазель Изабель Гий мог бы иллюстрировать детский модный журнал, а портрет сестер Монтегю — демонстрировать разницу между английской и континентальной модой. То же случилось и с Гисом: его многочисленные filles / девицы, что встречают, ждут или развлекают клиентов в домах свиданий, прокладывают путь к афишам Тулуз-Лотрека. Гис ставит свою печать на новом виде искусства, сравнимом с фламандскими сценами деревенской жизни или с пасторальными идиллиями художников галантного века. Это „пестрая картина фривольной красоты“^{595}, нашедшей наконец свое пространство, огромное и замкнутое, и на пороге его, на ступеньках лестницы, сидят две черноволосые женщины, схожие между собой лицом и бледно-зеленым облаком одеяний, с обнаженной грудью и смело выставленными напоказ голыми ногами. Преодолев эти ступеньки и углубившись в темные недра заведения, зритель увидит другие притягательные и таинственные образы: например, молодую женщину в темно-синем пышном кринолине на фоне ярко-желтой стены, напоминающую одну из тех „живых кукол, чей детский взгляд излучает мрачный свет“^{596}.

25. Константен Гис. Порог дома свиданий. Перо, акварель, около 1865–1867 годов, Музей Карнавале, Пари