Сон Бруно

Возвращаясь с работы по Олд-Бромптон-роуд, Майлз внезапно остановился, увидев на кладбище, в лучах солнца, поглощенных беседой Денби и Лизу.

За оградой, среди тенистой густой зелени, их фигуры на фоне виднеющихся вдалеке колонн, озаренные прорывающимся из-за туч солнечным светом, вырисовывались крупно, отчетливо, многозначительно. Что-то необычное было и в их позах, и в их сосредоточенности, за которой угадывалось нечто серьезное, какие-то разногласия. Майлза охватило неприятное чувство, он вдруг испугался. Он остановился и стал наблюдать за ними. Он видел, как Денби вдруг театральным жестом протянул руку, удерживая Лизу. Майлз был поражен. Не теряя их из виду, он быстро направился к воротам. Между тем Лиза проскользнула мимо Денби, рванувшегося было к ней, и вышла на улицу. Лавируя в толпе, она подошла к перекрестку и, прежде чем Майлз успел догнать ее, пересекла дорогу.

Он перешел дорогу следом за нею и нагнал ее на углу Эдли-Креснт.

– Лиза!

– А, Майлз, это ты, привет.

– Лиза, что это все значит? Я видел, как этот дурак Денби… Чего ему надо?

– Да он просто… Мы говорили о Бруно.

– Но он не приставал к тебе?

– Нет-нет. У него какие-то свои неурядицы. Он… хотел пригласить меня пообедать.

–  Пообедать?

– Сказал, что хочет видеть меня.

–  Видетьтебя? Надеюсь, ты послала его к черту. Оказывается, у него вообще такая наглая манера – явиться и заграбастать…

– Ну хорошо, Майлз, оставим это.

– Нет, не оставим. Ты не согласилась с ним обедать?

– Нет.

– Подумать только, этот несчастный осел еще и сцены устраивает прямо на улице.

– По-моему, он это несерьезно.

– Наверное, пьян в стельку. Нет, ты только вообрази, он захотел с тобой пообедать!

– А что, это выглядит странно, если мужчина хочет со мной пообедать?

– Нет-нет, Лиза, конечно, нет. Я хотел сказать… Ну и дрянь этот Денби, хватает же наглости замахиваться на таких, как ты. Пьянчуга несчастный. Одни шашни на уме.

– Может быть. Я думаю, этим все и объясняется.

– Скажи мне, если он снова начнет приставать.

– Ну, Майлз. Я же не девица викторианских времен. Я могу сама за себя постоять.

– Надеюсь, ты больше не пойдешь туда, на Стэдиум-стрит.

– Я пообещала навестить Бруно.

– Ну, сходи как-нибудь, когда Денби не будет дома. Работает же он когда-нибудь. Или пусть Диана сходит. Старик, наверное, вас и не отличит.

– Диана, да…

Они подошли к дому, Диана, которая поджидала у окошка, как она частенько делала, открыла им дверь.

– Входите, входите, бедные труженики, давайте я вас раздену. Лиза, у тебя плащ совершенно мокрый, что же ты утром не повесила его, негодница, чтоб он просох. Майлз, ты принес мне «Ивнинг стандард»! Вот хорошо, я забыла тебе напомнить об этом; пошли, я растопила камин в гостиной, а сейчас и солнышко показалось, так что можно погасить в нем огонь. Я купила на Фулем-роуд графин для хереса, восемнадцатый век, вам нужно пропустить по глоточку. Посмотрите, что за прелестный хрусталь! И к тому же совсем дешево. Усаживайтесь, у вас обоих такой измученный вид, вы в метро встретились?

– Нет, уже когда вышли из метро, – сказал Майлз.

Он сел. Солнце освещало пестренькую гостиную, которую Диана содержала в непостижимой чистоте. В камине весело горел огонь. На ярком скандинавском столике с керамической мозаикой стоял новый графин с хересом и три стаканчика. Это был его дом.

Диана разлила херес и протянула стаканчик Лизе, которая стояла на пороге гостиной, не сняв шарфа.

– Что-нибудь случилось? – Диана частенько так спрашивала, когда они возвращались вечером домой.

– Нет, все хорошо, – ответила Лиза и взяла стаканчик с хересом.

Майлз поднял на нес глаза, но Лиза уже скрылась за дверью, прихватив свой херес.

Он понял: лучше не рассказывать Диане о том, что он видел на кладбище, хотя Лиза ни словом ему на это не намекнула. Но в чем же тут дело?

«Бледный жемчужный луч утопает в зеркале стола и там – тускло-красное пятно, некрасная тень красного, отражение цветка. А деревянная поверхность стола – густо-коричневая, в разводах; она выше, намного выше этого отражения. Красный – краснейшее из слов. Коричневый – приторное карамельное слово. Но все же это самый одинокий цвет, изгнанный из спектра, цвет слова, цвет древесной коры, цвет земли, хлеба, волос».

Майлз закрыл свою «Книгу замет» и всмотрелся в красные и багряные анемоны, которые жена поставила у него на столе. Страница, которую он только что вырвал, скомкал и бросил в корзину для бумаг, распрямлялась там с тихим мышиным шорохом. Был поздний вечер, шторы задернуты. Женщины знали, что в этот час Майлза лучше не беспокоить. Ночь принадлежала ему.