Сон девятый

…Он стоял и медленно озирался по сторонам. Что же ему теперь делать? Куда идти? В Огонь? Направо, к ямам, откуда несёт тошнотворным запахом горящих человеческих тел и слышится тоскливый стонущий вой — так кричат только от неизбывной, непрекращающейся боли? Нет, туда ему… незачем. Налево, следом, за ушедшими, растаявшими в красном тумане Кервином и Жуком? Он попробовал. И даже увидел. Поле оранжевых, как языки огня, лилий и колышущиеся над ними полупрозрачные то ли облака, то ли струи, слабо напоминающие человеческие фигуры. И даже вспомнил название огненных лилий — асфоделии. Но подойти поближе не смог. Воздух стал плотным и не пустил его, а от душного цветочного запаха запершило в горле и заслезились глаза. И он вернулся на холмик спёкшейся горячей земли, где в последний раз обнялся с друзьями. Они пожелали ему удачи и велели идти. Но куда? И назад нельзя. Сзади Коцит, огромное ледяное озеро с крутыми скользкими склонами, если бы не Жук с Кервином он, даже и дойдя до берега, не смог бы выбраться. Это они своими горячими руками вытаяли для него ступеньки и помогли подняться. Нет, туда нельзя, в одиночку ему… нет, не сможет и… и он устал. Сейчас посидит, отдохнёт, соберётся с мыслями и силами и уж тогда… Он сел на колючую твёрдую землю, горячую, но терпеть можно, обхватил руками колени и уткнулся в них лбом. Вот посидит, совсем немного, ну хоть чуть-чуть…

— Опять трусишь? — строго сказал над ним знакомый голос. Он вскинул голову, и оторопело заморгал.

— Сержант? Ты?!

— А кто же ещё?

Сержант возвышался над ним, не старый ещё, и уставной «ёжик» на голове чёрный, только слегка тронутый сединой на висках, и в кулаке зажата трубка, пуговицы и поясная пряжка блестят, только сапоги чуть присыпаны серым пеплом и оранжевой пылью, нет, пыльцой… пыльцой?

— Ты шёл через… лилии?

— Наблюдателен, молодец, — одобрительно кивнул Сержант. — Это ты правильно, без этого солдату не выжить. А вот что на вопрос не ответил, за это врезать тебе надо. И что приказ не выполнил, врезать вдвойне.

— Ну, так врежь, — устало ответил он, опуская голову. — В первый раз тебе, что ли?

— Дурак, — вздохнул над ним Сержант. — Рано, видно, я тебя сделанным посчитал. Как был разгильдяем, таким и остался.

— Я не разгильдяй, — угрюмо буркнул он, не поднимая головы. — Я лохмач.

— Нашёл чем хвастаться. Тебе что было приказано? Ну, так выполняй.

— Отдохну и пойду, — нехотя ответил он.

— Опять ты дурак. На марше сидеть, только дыхание сбивать. Давай вставай, ритм потеряешь, на марше тяжело будет.

Он помотал головой, стряхивая с волос чёрные чешуйки и ледяные, почему-то не растаявшие крошки, и встал, оказавшись лицом к лицу с Сержантом.

— Я звал тебя, помнишь? Ты не пришёл. Почему? Побрезговал, — он скривил губы, — на рабский голос отозваться, так? Сержант вздохнул, но глаз не отвёл.

— Приходил я, а что молчал… А что я бы тебе сказал? Ты и так на него злобишься. Как привезли тебя, так и держишь. И на меня… а что я мог? Ты пойми.

— Ну да, ты выполнял приказ, понятно. А что он и тебе жизнь сломал, это ты понимаешь? Теперь-то… Простил его?

— Ты отца не суди, у него своё, а так-то… — Сержант по-прежнему не отводил глаз. — Брат он мне, понимаешь. Двое нас, против всех. А ты похож на него, такой же… злопамятный, зло лучше добра помнишь.

— А иначе солдату не выжить, — он насмешливо скопировал интонацию Сержанта. — Ладно, с ним ты сам рассчитываться будешь, когда он сюда придёт, может, и до Коцита проводишь. Да, — вдруг спохватился он, — а ты что, свободно здесь ходишь? Сержант отвернулся и ответил уклончиво.

— Ну… здесь свои Уставы.

— Так, — он вдруг задохнулся догадкой, — ты… отверженный? Хрясь! Резкая пощёчина обожгла ему лицо.

— Ты это дяде родному?! Такое?! — заорал Сержант. — Да я тебя… Он пощупал щёку и челюсть.

— Однако, — насмешливо сказал он, — что умеешь, то умеешь. Так, где тебе место определили? Здесь? Или в Тартаре, но с прогулками.

— Да всюду помаленьку, — ответил, по-прежнему глядя в сторону, Сержант. — Далеко не захожу, на краю постою и обратно. Да что ты ко мне с расспросами лезешь? Я тебя как учил? А ну повтори!

— Смотри, слушай, и сам соображай, — привычно отбарабанил он памятную с далёкого детства фразу и посмотрел на Сержанта.

И опять удивился. Сержант вдруг стал маленьким, в какой-то грязно-серой рубахе, сморщенный и совсем седой, и трубка исчезла.

— Сержант, ты чего? — неуверенно, даже робко спросил он.

Сержант запрокинул голову, снизу вверх вглядываясь в него слезящимися глазами.

— А каким ты помнишь меня, я и такой, — и вздохнул. — И всегда так. Каким видели меня, таким и был. Сказали, ты — дурак, ну, значит, и так. Сказали, что старший, я и не спорил. Думал, не буду спорить — будут любить. Это вы вот, что Яржанг, что ты… всегда наперекор шли, а я… послушный был. Вот и решили, что бастардом мне быть… А ты иди, иди, не стой, ослабеешь — не пройдёшь, а тебе не место здесь, ты там нужен…

Смотреть на него, маленького и старого, не было сил, и он отвернулся, шагнул к огненной стене. И сзади отчаянный захлёбывающийся крик:

— Выживи! Кто выжил, тот и победил! Выживи-и-и!