Сон льва

Он не мог понять, почему пастора это замечание развеселило не меньше, чем слова древнего Катона, и когда гость хлопнул себя по коленям, воскликнув: «Sunt pueri pueri, pueri puerilia tractant!»,[23] — Ян решил, что над ним посмеялись.

Он резко приказал Гале продекламировать первые строки из «Одиссеи» на языке оригинала. Девочка попробовала нащупать в кармане, встреченном в шов ее платьица, есть ли там велосипедный ключик, и поняла, что даже не закрыла велосипед на замок. И ее альбом со стихами тоже остался в сумке, и дневник, и альбом для рисования с новыми карандашами фирмы «Саrаn d’Ache», которые так приятно пахнут, когда откроешь коробку.

— Ян, честно, — сказала пасторша, открывая сумочку, — в этом нет ничего страшного, радуйся лучше огоньку у нее в глазах. — Она наклонилась к Гале и протянула ей купюру. — Может быть, папа в виде исключения разрешит тебе сегодня вечером сходить посмотреть на слонов.

Но улыбка сползла с ее лица, когда она взглянула на Яна.

— Иногда я не знаю, упрямишься ты или просто глупа.

Он покраснел, и слезы стыда показались у него на глазах.

— Она прекрасно все знает. Вперед, Гала, хватит мне хвастаться лысой индюшкой. Ты же помнишь: Andra moi ennepe Mousa polutropon hos mala polla..[24]

Гала слышала звуки, и они казались ей знакомыми. Они крутились в ее голове, как лошади карусели, которая вертится так быстро, что на нее не запрыгнуть. Когда она пожала плечами, то бровями и уголками губ скорчила такую же гримасу, как и клоун, которого она только что видела, в надежде, что все засмеются.

— Какие у меня все-таки глупые дети! — вздохнул Ян, и Гала выскочила за дверь.

Вагончики, нагруженные цветами, снова покатились по аукционному залу. Пурпурные далии и лососевые орхидеи тряслись на стрелках и скрипели на рельсах, а высоко над ними стояла на помосте Гала, все еще прямая как палка, подыскивая слова.

Последнее время это ей удавалось все хуже и хуже. Как будто слова бежали слишком быстро для нее. Тогда она представила себе, как впервые в тот вечер, когда их навещал пастор, что они мчатся мимо на карусели. Пока она, стоя в очереди, дожидаясь, чтобы ее впустили, концентрировалась на одной точке, она не могла с ними ничего сделать, но если она очень быстро вращала глазами по часовой стрелке, ей удавалось выловить все больше и больше звуков, несколько слогов одновременно, но, увы, не все предложение целиком.

Это были первые признаки начавшейся у Галы болезни: ускользающие слова, мелькающие огни, изменяющиеся звуки, но девочка не понимала, что этим следует обеспокоиться; что она должна рассказать родителям и что тогда можно будет избежать самого худшего. Когда слова плясали вместе с тенями, Гала смотрела на них, как на яркие видения, которые появляются перед тем, как засыпаешь. В крайнем случае, она иногда пыталась себя уговорить, что она не должна валять дурака, не должна нервничать, пока ее еще ни о чем не попросили. Когда отец хотел, чтобы они вместе разучивали новые стихи, она не говорила, что больше не в состоянии запомнить, но старалась сделать ему приятное, изо всех сил вдалбливая себе в голову эти звуки.

«Если бы я была смелее, — упрекала она себя в такие моменты, — если бы я решилась прыгнуть на карусель, тогда я снова смогла бы управлять словами».

Но все чаще ей было не за что уцепиться, и она ходила кругами вокруг этих странных понятий в своей голове.

Так же бешено вращались большие часы цветочного аукциона. Стрелки неслись по циферблату, который был сердцем аукциона, в то время как аукционатор в том же темпе провозглашал номера лотов, так же как и называемые цены на партии цветов, которые проезжали мимо, не снижая скорости. Покупатели сидели по двое на скамьях, расположенных амфитеатром, напротив часов. Здесь были и голландские фермеры с лицами круглыми, как сыры, и торговцы из ближнего востока, некоторые из которых носили тюрбаны, а другие черные бархатные капюшоны. Здесь были китайцы и чернокожий человек в синей джеллабе, которого едва было видно из-за густого дыма от сигар двоих кубинцев в военной форме, сидящих на ряд ниже его. Было поставлено специальное кресло для посланца из Ватикана, раз в неделю закупавшего цветы для всех алтарей католического мира, на этот раз нацелившегося на выгодную покупку аронников и бледно-лиловых петуний. Приземистому средиземноморскому священнику пришлось делить место с высокой дамой из Скандинавии, всякий раз, когда появлялось что-то по ее вкусу, вскакивавшей и опасно наклонявшейся, крича аукционатору:

— Это я хочу! Я хочу все! Я хочу все это! — так что другие участники аукциона отрывались от своих телефонов, которые они все утро держали у уха, спрашивая своих матерей, какой аромат им бы хотелось, чтобы наполнял все комнаты в их стране.

Прямо за последним рядом аукционеров Яну с дочерью и гостю разъяснили систему аукциона. Чем меньше стоила партия цветов, тем сильнее ее хотят приобрести.