Сон негра

Сажусь на полу, к стене отползаю, приваливаюсь. Дышать хорошо. Комната за сценой, куда меня граф приводил, с одной лампочкой на шнуре. И три стула. Дверь настежь открыта – там черно, река шумит. Доски выломаны, на полу лежат рядом, в потолок гвоздями уставились.

Видимо, накрыли их тут.

Встает с колен кукла эта, надо мной нависает. В сапогах до бедра, в мужских штанах, жилетке охотничьей, и арбалет грозный. Большая она, возвышается. Не скрыть Кощею роста. Формы все те же, девичьи, под одежкой угадываются, а все равно что-то в ней не так. Насмешливо глядит.

– Думаете, я вам так быстрее стишок склепаю? – говорю ему с раздражением. Мне б язык закусить, и будь оно что будет, но понесло меня: – Ее ртом про власть мне говорить будете? Кости под кожей спрятали, а я ведь все равно их вижу. Будьте собой, а, Государь! Я ведь и сам себе отлично понятия подменяю. Вроде человек честный, а лягушку надул.

– А щенок? – спохватываюсь, – где Аполлон? Похоронить его надо бы.

Стоит. На груди руки скрестила:

– Глубоко вы забрались, Александр Сергеевич.

– Щенок был. Беленький. Я его раздавил случайно, и теперь похоронить хочу. У вас коробки не будет? Похороню – сразу сяду за оду, обещаю.

Она улыбается. А глаза все злые, подрагивают.

Осматриваюсь: пол пустой, шершавый. Нет щенка. Подо мной нет. В плаще нет.

Подползаю к порогу, бетон углом обрывается – и камни внизу. На камни свет льется из проема, река рядом шумит. Голову вижу Щучью. Жабры вывернуты, кожа вспучилась, белым дымом сочится, глаз лопнул. Короткая стрела торчит из макушки.

– Что с ней? – спрашиваю.

– Давление. Я быстро вас тащила, как могла. Вот ее и размазало. Далеко она вас увела.

– Все не наиграетесь? – смотрю на нее коротко. – Государева поза, государев рост. Нет в Танечке такой властности.

Где щенок мой быть может?

Перелез через порог, на ногу встал – не держит. Штанина рваная, из лодыжки древко торчит. Обломанное. За плечо что-то тянет. Скашиваю глаза – в плече крюк. Насквозь под ключицей прошел. К нему трос от арбалета тянется. Может, и не вытаскивать? Удобно сидит. Я рукой подвигал – не мешает вроде. Если понадобится – подвесить себя можно, острие торчит от плеча, без зазубрины. Даже солидно так, эпатажно.

Припадаю на ногу, руками по скользким камням себе помогаю. К границе света подошел – уже поток совсем рядом.

Щенка нет нигде. Может, между камней провалился, или еще в воде упустил. Пошарил – ничего. Бесполезно. А, бог с ним. Чем вода не могила?

Ушыню усымайте на моцных крылах…

– Лежи себе спокойно на дне там.

Души, сердцы и думы заспаные…

Еще шарю в валунах – твердое что-то. Тяжелое. Не могу достать из расщелины. Пальцы не слушают. Ай? На хвост наступил щучий. Рукой его глажу – чешуя лезет, отслаивается. Изнутри вспучило рыбу.

– Красивая рыба была.

– Ничего, ей полезно воздухом подышать, – отвечает Кощей из разломанного проема. Силуэтом свет загораживает. – Она оклемается.

Что же там твердое-то завалилось под камень? Достать надо. Не гнутся пальцы, по корешку чиркают – мой томик. Зацепить бы. Весь прижался к сырым булыжникам, между двумя руку протискиваю, но не ухвачу никак.

Таня, Кощей то есть, из проема спустился. Подошел ко мне на камнях распластанному. Смотрит так сверху-вниз насмешливо. Присаживается, одной рукой валун пудов в семь подвигает, другой рукой томик из расщелины достает и мне протягивает. «К» в золотом плетении. Переплет зеленый, на свету поблескивает.

Мой томик. Заветный. Запретный. Схватил у него как мог сдержанно и убрал во внутренний карман.

Шалишь, Государь, все знаешь, небось, что в книжонке этой – а виду не подал, властительную милость свою показать хочешь: прощаешь мятежного поэта.

Древко бы только из ноги вынуть, но терпит.

Кощей в комнату к свету вернулся, я за ним пополз. В комнате пусто, только три стула у стен, один колченогий. На него забираюсь. Стены голые, будто зыбкие. Холодно становится: зубами стучу. Одежда мокрая облепила тело.

– Как же вас, Александр Сергеевич, на стремнину вынесло? Еле попала по вам.

– От дерева на плоту плыл – вот и вынесло. – Хватит бы уже, Государь, не в радость игра. Не прикидывайтесь Таней.

Чувствую усталость. Руки на груди сложил, головой качает, уголки губ дергаются: раздражен владыка.

– Вы всерьез думаете, что я – это Кощей?

– Боюсь я тебя такую, Танечка, – глаза прикрываю, – как есть боюсь.

– Так. Сколько пальцев? – Приходится открыть. Два показывает.

– Четыре, – говорю.

Порадую тебя. Знаю же, что услышать хочешь.

– Ясно… Граф! – кричит, повернувшись к двери. – Федор!

Дверь открывается как-то слишком гулко. Лампочка на потолке потрескивает, зудит от влаги. Входит Тощих. На нем сапоги болотные, до груди. Шляпа соломенная, в руках багор держит.

– Граф, прошу вас, вышвырните отсюда Александра Сергеевича: он нахлебался на стремнине. Думает, что это Кощей мной прикидывается.

– Эк его, – Тощих озадаченно чешет бороду, – на измену пробило. Что, брат, параноишь?

Подошел ближе, руку на голову мне положил по-отечески, большим пальцем нос мой трогает. А носа и нет. Обрубок хряща торчит.