Сон негра

Скучно с тобой, Щука. Хоть и хорошо. Тянешь уже, может, вечность. Было ли еще что? Вроде так и плыли всегда. Люблю тебя, рыба. Хорошая ты. Треплю ее по холодной холке. Сильная рыба, смелая. Может, и желания исполняешь? Я вот не знаю, чего хочу. Пусть у людей все хорошо будет. И Царь мудрый, и слово свободное. И прославиться хочу. «Умами повелевать», как Государь говорит. И жить хочу вечно. И помереть поскорее. Поспать перед этим бы только. И чаю выпить. Всего хочу, а на деле все равно по боку щучьему. Было б что важное. А раз нет – было бы здорово плыть в город Ив через затопленные в паводок деревушки на деревянной лодочке.

Щука дернулась, головой мотнула. «Недовольна снова» – думаю. А она замерла вдруг. Глаза потускнели. Я и двинуться не успел – погасли. И плавники растворились в воде будто, не светятся больше. Я в темноте повис. Чувствую: обмякла вся Щука и заваливается. Брюхом кверху ложится. Обнял ее. Брюхо мягкое, нежное. Что же ты, рыба? Завезла и бросаешь. Глажу ее. Щекой к чешую прижимаюсь. Шшшшшш. Ну, будет тебе, будет.

Рукой к голове веду. Жабры острые, башка огромная. Глаз нащупал. Стеклянный, мертвый. По голове глажу – торчит что-то из макушки. Вниз как киль уходит. А мы все висим где-то вместе.

Древко. С мой палец толщиной. Хочу выдернуть, но плотно вошло, сидит, не лезет. Рыбья голова следом мотается – не упереться, чтобы достать. Ближе подползаю, головой к голове прильнул. Одной рукой щенка держу крепко. Раздавил уже совсем, растерзал, но похоронить надо.

Перевернуть хочу рыбину. Или сам за ней переворачиваюсь. Не разобрать уже, где верх, а где низ. Расшатываю древко – облачко белесое в воде растворяется. Прямо там, где стрела рыбью голову пробила. Сочится дымка из раны, закручивается спиральками, исчезает. Я засмотрелся: красиво очень. Как гейзер или медуза. Кому стихи нужны, когда есть такое на свете?

За ногу меня взяло что-то и поволокло. Тащит. В воде вытянуло, а щенка держу и древко не отпускаю. Щуку мертвую вода тормозит, ноге больно. Будто кусок мяса вот-вот вырвет. Что бы это могло быть? Не оставлю Щуку, хорошо с ней.

Дернул ногой, другой тоже дергать стал. Как лягушонок. Вполне себе удивленный. Дрыгаюсь-дрыгаюсь, вдруг оборвалось и не тащит больше. И спокойно стало совсем. Я снова к Щуке прильнул. Так и поспать можно. Правда что ли желания исполняет? Обнял ее, глажу ласково. Пока мягкая.

Дергают снова. Теперь за шиворот. Не буду вырываться, теперь удобнее Щуку держать, и пусть тянут, раз уж я так понадобился кому-то. Долго. Уснул бы, да Щука тяжелая.

Рывками тянут, ритмично, уверенно.

Вдруг чувствую: остановились, и по макушке задело что-то. За плечо рука взяла. Человеческая. Сжала крепко, потом отпустила. Вторая рука за лицо меня трогает. Третья по шее гладит, и тут же крюк под ключицу всадили. За кость зацепили – и снова тянут. Прагматично, без лишних церемоний. Да и мне так удобнее. Хорошо хоть не в рот крюк. Цепанули нас с тобой на тройник, Щука. А нам ведь и тут хорошо было.

А потом меня по камням склизким из воды вытащили. Щука тяжелая сразу стала, скользкая. Пролилась между руками, и лежать где-то осталась, а я сжался весь, ногами ее удержать пытаюсь. Головой приложился обо что-то, через острый угол какой-то меня перекинули, и свет в лицо.

Такой яркий, что и не понимаю, чем от темноты отличается. Не могу поверить, что по другому бывает. Слишком белый. А что это значит-то, что он белый? Режет глаза. Моргаю, не моргаю – все свет. Слышу:

– Вы дурак, Александр Сергеевич?

Руками в свете шарю: плечи, голова, волосы длинные распущены, мокрые. Вода капает. Голос Танин, но что-то не так. Все еще вижу только темные пятна. Лежу на боку, скрючился. Бетон шершавый. Моргаю.

– Зачем вы чернила нюхали?

Откуда знать ты можешь, если б Таней была? Выдаешь себя, Государь.

– Дурак, Государь, – отвечаю, водой отплевываюсь, – Не гневайтесь попусту.

Тяжкий вздох.

– Нет здесь Кощея. Я вас вытащила только что.

Силуэт вижу: глаза привыкают. Молчу, пока картинка не становится четкой. Татьяна будто сидит рядом, но не она это. Я-то уж узнаю Государя-батюшку. Особенно когда накануне имел с ним беседу. В руках здоровенный арбалет, не для женских рук ласковых. Орнаментом тонким покрыт весь, металла темного. Громоздкая катушка под рукоятью – на нее трос намотан. По полу мокрыми кольцами вьется.

– Государь, лучше к женам своим отправьте, не валяйте дурака, – говорю, от воды отхаркиваюсь.

Склоняет голову на бок. Смотрит пристально. Ждет чего-то.

– Кто еще знать мог, где меня ловить? Зачем эту игру затеяли, Государь? Не похожи вы слишком на Таню. Не обмануть вам меня. Откуда вы узнали, что я с зельем сделал?

Все смотрит так же, не отрывается. Почти настоящая, только глаза злее.

– В зеркало бы вам посмотреться, Саша, сразу б поняли, откуда знаю.

– Глаза ваши – зеркало, – говорю. – Напишу я вам оду, Государь, рано ли – поздно ли. Не майтесь.