Сон негра

Что-то выпало у меня или откуда-то пришло ощущение потери. Я не стал заботиться о том, чтобы закатать рукав, запустил руку в воду в поисках пропажи. Рукав отяжелел и потянул вниз. Я с трудом вытащил конечность, упираясь в матрас ногами и больной рукой. Шлеп. Из пальцев выскальзывает что-то. Шуршат страницы. Это мой томик? Как некстати я забыл его на полу. Может об этом мне нужно стихи написать? Где нет ни Бога, ни праздных радостей. Где упряжь прошлого стоит в стойле. Сносные стихи – обычно фристайл. Из свободы редко выходит что-то хорошее.

Дрянь. Но ломоты нет. И палец уже не болит. Обтираю руку о сухой полог плаща, нащупываю томик и укладываю его наощупь в центр матраса. Где посуше. Там ему самое место.

Я вспоминаю о дереве, ползу к нему, но его нет. Мой матрас дрейфует. Тук-тук – бьются об него маленькие волны. Тук-тук. Тук-тук. Щенок остался со мной. Я нахожу его тельце сразу, будто он сам заполз под мою руку. Тельце уже твердеет. Я трогаю его крохотную лапку, перебираю ее между пальцев. Она плохо гнется.

Скучно и очень тихо. Только вода: стук-стук. Я складываю ноги по-турецки. Мой зад продавливает матрас, там образуется озерко. Пытаюсь сложить пальцы так, как складывал Белый. Не получается – мешает сломанный безымянный палец на левой. Я чувствую, как легко соприкасаются подушечками средний и мизинец. Но сломанный полусогнут. Пытаюсь распрямить – больно. Так сойдет. Не утечет ки через пальцы мертвого. Тук-тук, плюх-плюх.

Вдох – выдох. Пусть стихи сами ищут меня. Я устал. Вдох – выдох. Буду сидеть тут и дышать. В луже. Вдох – выдох. С дохлым щеночком. Вдох… И только наблюдать. Ни о чем думать не буду. Вдох-выдох. С потолка капает. Прямо на лоб. Кап. Кап. Кап. Кап. Прямо в центр. Я смещаюсь в сторону. Выдох. Снова гулкое «кап-кап». Струйка стекает по хрящу носа.

Кажется, мой плот теперь в пещере. Каждый звук отдает сырым эхо: кап-бпляк, бульк-лоп. Приплыть бы куда-нибудь.

Снова пытаюсь дышать, но назойливые капли отвлекают. Я не слышу, капают ли они еще куда-то. Кап – напиши, кап – стихи. Кап – сам Государь просит. А Государь – батюшка. Под его крылом расцветешь. И богатство тебе, и власть над умами, и благодарность народная, и слава вечная. А надо от тебя – всего-то один гениальный стих. И ничего больше. «Всего-то о…» – я нерешительно крикнул в темноту и умолк – эхо ответило мне где-то совсем рядом, будто руку протяни – стена.

Но стены нет. Не дотягиваюсь. Только кап-кап, снова на лоб. А цилиндр потерял. У старухи оставил, видать. Где она сейчас? Может, я к ней и плыву?

Матрас поворачивается вместе со мной, подчиняется завихрениям в воде. Теплая всегда вверх, холодная – вниз. Всегда так. Конвекция. Это ведь поэтично. Вода в воде плавает, перемешивается. Можно про такое стихи написать: просто про воду. Как она себе там. В темноте плеск-плеск. А что ниже – не ведать. Толща. Тихая такая, убаюкивает. Свернуться калачиком, уши водой заложит, и не слышно ничего вовсе. Если только кто веслом по воде шлепнет – но где уж там я буду. Опущусь на дно сонно, между коряг да камней пристроюсь, а белые рыбы меня укроют. С усами обязательно.

Могут о таком стихи быть? Могут. Но зачем стихи-то? И так глаза слипаются. Про что еще могут быть?

Я еще раз нащупал щенячье тельце. Оно совсем отвердело, и стало наощупь как чучелко. Хотел его в воду швырнуть, но стало сразу очень тоскливо и стыдно за себя. Глажу трупик, положив его на ладонь. Пух у него мягкий. Там, где не слипся и не стал засохшей коростой. Чешу его ногтем по голове. Наклоняюсь и касаюсь губами его макушки. Прости меня, малыш.

Водворяю его на место. Надо похоронить. И имя дать, наверное. А я даже не знаю, мальчик ты или девочка. Пощупать, что ли? Нет. В конце концов, какая разница: мужское имя, женское имя. Аполлон. Надежда. Афродита. Азраэль. Аполлон. Будешь Аполлон. Был бы красавчик, коли жив бы был.

Кап – снова в лоб. Я устал сидеть. Устраиваюсь на матрасе, лежу, заложив руки за спину. Душно. Вдох – выдох. Тихо. Так тихо, что своды пещеры гудят от тишины. Точно могут быть стихи о тишине. Тишина в душе. Тишина в доме. Тишина скользит щупальцами по моим щиколоткам. Так скользит и скользит, обвивается. До коленок – и дальше, к животу. По ребрам. Мокрые. Но я и сам. Даже не холодные, будто вареные. Я глажу одну щупальцу, она ко мне ластится, об ладонь, об щеку трется. Вдоль лица укладывается и в ухо концом. И другая. Тишина.

Совсем нету звуков. Только в голове шумы. Ненастоящие. Все изнутри это. А оттуда – ни-ни. «Хорошо мне» – говорю, но то ли забыл, как говорить, и только рот открываю, то ли тишина такая непорочная.

Вот стихи про щупальца тишины. Ни Бога, ни тайных радостей – только щупальца тишины. Проще некуда. И японские школь – ни – цы. Гы-гы.

А граф чего от меня хочет? Анархические сонеты? Деконструкции самих первооснов бытия под заглавием власти? Письмо влюбленного юноши овдовевшей матери порядка? Восторженное такое. В конверте с алым кантом, робко сунутое за резинку трусов вместе с пачкой однодолларовых. И ни Бога, ни праздных радостей.