Сон негра

– Пойдем отсюда. Они свое отплясали, – кивает на танцующих людей. В толпе на секунду мелькнуло лицо Машеньки. Оглядываюсь за спину, к костру: марево догорает, помосты стоят пустые над ямой. Никто туда уже и не смотрит, ничто не указывает на судьбу последней прыгуньи. Конструкции как заброшенные, будто даже какие-то сиротливые тряпки свисают с опорных столбов, на ветру колеблются.

Я нашел глазами Илью. Он почувствовал мой взгляд и поднял голову, не прекращая теребить струны.

Раскачивается и мелко подпрыгивает в такт своей музыке, и мне подмигивает. Раскачался и вдруг запел. Своим глубоким урчащим басом: «Вот оно что буу-уурый, Давай медведь тебе я драм сыграю… Ээээгеее – ей! Как мы с медведем пустились в пляс!». И все парочки закружились, перемешались, а мужики из стоящих подпевать начали. А гусли все громче играют, так громко, что позвоночник у меня, кажется, вибрирует. И череп. И остальные все кости тоже.

И зубы застучали невольно, будто свело челюсти судорогой. Таня сжала покрепче мое запястье и поволокла прочь. У нее на руке округлая резиновая перчатка. Так дети пальцы рисуют: толстыми сосисками без фаланг. Все тело закрыто резиной, только шея голая. Красивая у нее шея, тонкая. Нежная кожа беззащитно оттеняет ее глухую синтетическую шкуру.

Идет уверенно, быстро к лесу, сапогами траву приминает, меня за собой волочет, хотя я и не упираюсь. Послушно за ней следую. Крепко вцепилась в мою руку, мне кажется, что кожа вот-вот под рукавом с костей сползет и останется у нее в руке, как перчатка, а я встану и буду с интересом рассматривать свой скелет. Интересно, рука еще будет двигаться? У Государя все на зависть неплохо двигается. Сжать-разжать надо будет попробовать, пальцами пошевелить, повращать запястьем.

Но ничего не случилось. Таня меня подвела на опушку под еловые лапы и там остановилась.

Музыка звучит откуда-то издалека, хотя я отлично различаю пляшущие фигуры в свете далеких факелов. Под пологом леса темно, только контуры видно.

– Ну-ка встаньте на колени, – говорит вдруг. – Быстро.

Я послушался. Таня сняла свой венок и медленно, будто короновала, пристроила обруч у меня на голове.

– И зачем это? – спрашиваю. С колен поднимаюсь. Хрустят.

– Все вам, Александр Сергеевич, знать надо. Контролировать. Может, просто так я. Захотелось вам венок подарить. Что, нельзя уже?

– Да можно конечно. Только я потерял немного нить.

– Вот и славно! – смеется глухо из-под противогаза, будто кашляет.

Я встал и прислонился спиной к могучему стволу.

– Таня, о чем это все стало? Все происходит и происходит. А зачем? Одно за другим. Так бессвязно, что на самом деле ничего не происходит. Стекает, не намочив. Как с гуся вода. Вы не переборщили?

– Мы решили, что вам надо подышать воздухом и посмотреть Россию. «Заново пососать мамкину сисю», как выразился граф.

Она потянула за хобот вверх, стянула маску на лоб – теперь в полумраке угадывались ее тонкие очерченные губы.

Целоваться собралась, что ли?

– Может, просто объяснишь, за что сослали?

– Отнеситесь к этому как к литературному паломничеству, Александр Сергеевич.

– Угу, помолюсь за вас перед народом. На коленях в землю челом бить буду. А потом перед Государем – Батюшкой, – чувствую, как снова подступает к горлу знакомое раздражение от ее манеры. Хочется ее уязвить и ей противоречить.

– Он, кстати, одобрил нашу идею.

– А я думал, это я запутался.

– Это в ваших интересах, – назидательно, даже с укором парировала Таня. – И в наших, и в Государевых. Нас, видите ли, много. А вы у нас, поэт, один. Вот мы и лелеем вас вместе: и правые, и левые, и виноватые. А подеремся, когда вы что-нибудь изволите, наконец, сотворить. Да и вам бы погулять где-нибудь полезно, пока в столице не уляжется.

– Что там?

– Ищут вас. И довольно усердно.

– За что?

Таня поднимает короткий лук, тетиву оттягивает, спускает и губами произносит характерный шелестящий «треньк»: стрела сухо дребезжит в дереве рядом с моей головой.

За жабу, значит. Стою, как ни в чем не бывало. Незачем тут признания делать. Нет свидетелей.

– Да и высказаться вы, говорят, умудрились, – она чуть подняла голову, отчего стало казаться, что окуляры высматривают что-то в сплетении ветвей:

«Где нет ни Бога, ни праздных радостей», – продекламировала она торжественно, нараспев, потом замялась, словно подбирая продолжение. Я снова не понял, издевается она или серьезна. Молчу, жду, что дальше скажет.

– А упоение в рабском труде? – предположила Таня. – Что там дальше? Ммм… Гадостей, сладостей… малости. Вот!

«Мне для счастья не хватит лишь малости:

Осознанья, что Россия в пизде.»

Неплохо. Даже кости не ломит. Но я все равно ворчу:

– Грубо. Вам с графом все политический контекст подавай.

– Кому-то надо. Вы, Александр Сергеевич, все воротите нос от пошлостей. И не думаете, что сами имеете о них представление только потому, что кто-то когда-то не постыдился эту пошлость высказать.

– Я не про пошлость сейчас говорю, Татьяна, а про грубость, раз уж у нас выдалась минутка определенности.