Сон негра

Я белый? Ну, белый. А что мне, черным быть? Могу быть и черным, только сейчас белый. Можно иногда человеку побыть идеальным? Смотрю на руки свои: ни изъяна на коже. Трогаю нос – целый, трогаю волосы – а там венок остался. Красивый, должно быть, венок. Плащ свой потертый осматриваю, но и он как будто почистился от вековой пыли, кожа лоснится, смазанная солнечной нугой.

В этом лесу все чистое. Каждый вдох чистый. Хорошо мне дышать в лесу. Папоротники пахнут терпко, сухо. Какие на ощупь, так и пахнут. Только листья, жаль, высоко, а так бы потрогал приветливый папоротник, убедился, что он такой именно, как обещает запах.

Пока идем вдоль стены, глажу рукой темный, солнцем нагретый камень. Идем – вход ищем. А камень шершавый, весь в трещинах и щербинах, будто вода его долго точила. Могли бы спросить у тебя путь, старый камень, но не станем: и так знаем, что прямо. Не налево, не направо, а вот сюда, прямо в арку. По третьему пути.

Перед входом во мху тонут растрескавшиеся буквы. Вот «с», кажется. С добрый пуд одна эта буква весит. Вот «у», расколота напополам. От остальных только осколки из мха скалятся. Красиво кушает время, воспитанно.

Поднимаю голову: над аркой остатки надписи: «Мо…мент Ру… …ши». И правда, рушить мы многое будем.

– Ну, долго молчать? – слышу в его голосе раздражение. И досаду, и любопытство.

Но страх это все заглушает. Может, его здесь оставить? Да нет. Знаю ведь, зачем он нужен. Обманывать историю – дело гиблое. А нам как раз прямо.

Руку к нему протягиваю и смотрю в арку, чтобы он моих глаз не видел. Он мне послушно так достает свою светозарную палочку и отдает. Я все не убираю руку. И еще дает одну. Не убираю.

Сопит, вздыхает.

– Да что те надо, Шайтан? Отвяжись!

Поворачиваю голову к нему и смотрю пристально, специально в глаза. Свободную ладонь перед его лицом раскрываю веером.

Он оскалился. Шерсть встала дыбом. Даже его гигантский член почти до обычных размеров съежился. Человек отвернулся, не глядит на меня. И дрожью колотится. Вытащил две гранаты из своей разгрузки, хотел что-то сказать, но просто сунул мне и отступил на пару шагов.

Гранаты и одну палочку я просто в карман плаща бросил: скоро понадобится.

Пойдем со мной, козлик. Палочку надломил – она красным замерцала. Хороший цвет, нам подойдет. Мы красно делать тут будем.

Шагнул внутрь. А там коридор узкий и мрак сразу, стены из обтесанных глыб сложены. Везде, куда слабый свет падает – резьба, барельефы. Сначала сколотые, стершиеся, не разобрать, но чем дальше, тем четче. Сохраннее, яснее. Мы вглубь идем, а время пятится, и сквозь стены сочится мерный утробный рык: вдох – выдох, дышит вместе с каменной кладкой.

Развилка. Налево по стене уходит вереница стенающих: бредут, плачут, руки заламывают. Лица выражают скорбь – их красное марево из темноты выхватывает. Кого-то упавшего под ногами толпа топчет, давит. И у каждого бредущего во мрак в груди свернутый змей. Спит и сосет свой хвост, как младенец палец.

Люди свою грудь рвут, змею хотят вытащить: она им боль причиняет. И бредут куда-то, надеются там обрести покой, глупенькие.

К правой стене огонь подношу: люди идут обратно густой вереницей. Идут, взявшись за руки, бодро. От них подлинное блаженство исходит, и у каждого в груди разорванная дыра. Сквозь дыру других идущих видно. Один за одним, и все счастливы.

Налево нам. Долго идем. Коридор поворачивает, спускается лестницей в недра горы. Десятая ступенька, – считаю. Идем в ногу с мучениками. Девятая. На камень твердо босой ногой опираюсь. Прохладный камень, шершавый, приятно грубую кожу скребет. Восьмая. Копыта рядом цок-цок, мой козленок жертвенный. Своей зеленой палочкой опасливо водит, стены рассматривает. А там на стенах только боль да отчаяние, чего там рассматривать? Седьмая. Шестая. Все глубже, ниже. Пятая. Там нас ждет подвиг, козленочек. Мой подвиг, твой подвиг, напишем с тобой ту глупую оду для костлявого дурачка, хоть отродясь ничего не писали. И сейчас не будем – все своими руками сделаем. Четвертая. Ведь мы с тобой тут владыки, козлик. Послушай: какая тишь в склепе. Только ты да я, да оно там в глубине рычит – я сквозь стены его дыхание ощущаю. Третья. Вторая. Одна ступенька – и к нему спустимся. Готов, рогатый, к своему подвигу? Не готов, боишься. А может, готов, – почем мне знать? Но ведь я знаю, я все про тебя знаю, мой потерявшийся козлик. Но могу и не знать, и ты это чуешь, если через тебя твой Всевышний хоть раз действительно слово сказал, и ты в это веруешь. Один.

Вот и тут мы. Красиво тут. Тихо. Рисунки и потолок покрывают, и пол. Топчут друг друга страдальцы, до освобождения своего хотят поскорее добраться, избавиться от своей змеи, что засела и мучает. Глупые, жаждут душу продать за счастье. И ты хочешь козлик? Но мы не за тем идем. Цок-цок, гулко отдают копытца от стен. Эхом по коридору катятся. Одно не успело стихнуть – другое уже нагоняет.

– Куда? – не выдерживает. – Зачем лезешь, Шайтан?