Сон негра

Я раскинул руки и провалился на грань забытья, в уютную свою черноту, где так давно уже оказаться хотел. Сейчас бы коленки к груди прижать, на бочок повернуться. И слышу только издалека откуда-то, тихо, как сквозь пуховый матрас:

– Что здесь происходит? – вкрадчиво так, без металла.

Очень спокойно сказано. И мне сразу так спокойно. И даже уже нет дела, что меня за грудки жабьи лапы схватили и волокут поспешно куда-то. Чувствую: на табурет посадили. А я сидеть на табурете не хочу. Я сваливаться буду как тюфяк и глаз не открою: делайте со мной, что хотите.

Лапы меня поддерживают, вместе с табуретом подвигают к стене. Ножки табурета мерзко скребут по бетону. Я сваливаюсь хотя бы в знак протеста против этого звука. Меня снова торопливо поднимают.

– Что происходит? – так же вкрадчиво повторяет голос.

– Вручаем квоооооооорден, – задыхаясь, выдавливает из себя где-то рядом одноглазый Кви.

Я привалился спиной к прохладной стене. Отдыхаю.

– Квооооооорден за устранение опквааааасного пквестуууупниква! – как трещоткой по ушам. Болезненно. Морщусь, хотя не знаю, осталось ли от моего лица что-то, что может морщиться, или все разбито в сплошное месиво. Грудь колет.

– Двух преступников! – я приоткрываю глаза и вижу, как Кви двумя лапами показывает на растянувшегося на полу Кво. Вввквааг народа! – Награждаем, – торопливо объясняет жаб, рыщет что-то у по карманам, находит. Меня отряхивает, как нерадивая няня извалявшегося в грязи ребеночка на глазах у мамаши. Платочком у меня с рожи кровь и кирпичное крошево стирает, что-то пытается на плащ мне прикрепить. Роняет со звяком неловко, снова крепит. Лапы у него дрожат, не слушаются. Долго, чересчур долго возится.

– Пошел вон.

Кви скользнул по стенке и выбежал через дверь мимо гостя, опасливо закрываясь руками, как-то по-детски истерично, будто нашкодивший школьник, хотя гость даже не смотрел в его сторону.

Топот лакированных ботинок заглох в коридоре.

– Саша, ты дурак? – говорит Кощей и тяжело опускается на табурет.

Туда же, где недавно сидел Кви, напротив меня. Кво так и валяется на полу у стены, распластанный, с перекошенной мордой. Его протянутые длинные ноги упираются в противоположную стену комнаты.

Кощей брезгливо шевелит его лапу мыском сапога и, убедившись, что жаба сдохла, отворачивается обратно ко мне.

Его голос звучит блекло, глухо:

– Знаешь, Саша, я устал от тебя.

И я верю. И правда он, кажется, устал. В сжатом кулаке за уши держит зайца. Тот висит, не трепыхается, замер.

Кощей его сажает передо мной на стол. Заяц уже успел зимнюю шубку сменить на весеннюю, серую. Золотистыми глазками смотрит, носиком дергает. Кощей его гладит своей тяжелой костяной ладонью. По зайцу и не понятно – то ли от страха пошевелиться не может, то ли сидит блаженствует под хозяйской рукой.

– Чего ты хочешь? Сделаю, что в моих силах. Ну, хочешь, эту твою бабу выловлю, твоя будет целиком и полностью? Или любую другую бабу – выбирай. Любую бабу твоей сделаю, только напиши. Или дам денег, хочешь? – пойдешь гулять по свету. Серьезно, отпущу на все четыре стороны. Только напиши ебучий стих, иначе Дух с голоду вот-вот сдохнет. Чего ты хочешь? Последний раз спрашиваю.

– Я хочу… – говорю. А было бы еще у меня то, чего я хочу. А так и не нашлось этого. Большое дело сделать хочу. А какое – не могу об этом думать, не могу говорить. Такое большое дело мы с тобой, Пташка, сделаем, что сейчас и охватить его мыслью не можем, и сами понять. Но больше я ничего не хочу. Разве что…

Челюсть болтается, и я с трудом ворочаю слова языком:

– Я хочу в город Ив на лодке плыть через затопленные в паводок деревни. И по пути гигантских Щук из сетей выпутывать. Вот чего я хочу.

– И иди-ка ты нахуй, Саша, – говорит Кощей. Я просил тебя по-хорошему. И предупреждал, что не сделаешь по-хорошему – будет по-плохому. Думаешь: вот это по плохому? Думаешь, вот это страшно? – показывает пренебрежительно на жабий труп. – Я ведь все про тебя знаю. Она нашептала. Смотри, Саша. Вот сейчас будет страшно.

Сказал и подтолкнул ко мне зайчика. Тот на задние лапки привстал, уши расправил, потянулся ко мне своей любопытной мордочкой и коснулся нервным носом моей черепушки.

А из уха у него выполз крошечный паучок и перебежал по головке заячьей к моему лбу как по мосточку.

Точь-в-точь тот паучок , что ко мне на ниточке из потолочной лепнины спускался. И один в один тот, что ко мне вывернутую лапу тянул в подвале графа Тощих.

Только этот ничего ко мне не тянул, а сразу впился мне в кожу своими крошечными жвалками и яд впрыснул.

И вот я сижу на коленях на прохладном полу меж раздвинутых женских ног. Она лежит на шелковых, шоколадного цвета простынях и извивается от удовольствия. Я припадаю губами к складочкам нежной кожи, целую их. Осторожно прикусываю, оттягиваю, провожу языком по заветному желобку. Она вся вздрагивает, когда я касаюсь твердой горошины. Комок обнаженных нервов. Тихо стонет. Подвигает себя ближе к моему языку.

Вижу свои руки, белые, на ее плоском тугом животе. Он напрягается под моими пальцами. Я сжимаю ее.