Сон негра

Он снова окунул весло, и оно легко ушло под воду до рукояти. Граф перегнулся за ним следом и погрузил под поверхность металлической воды всю руку почти до плеча. Вытащил весло – оно осталось чистым.

– И знаешь, в чем прелесть: никогда не знаешь. Главное, баба сама обычно не знает. Вот и пользуется. Беспроигрышно, поэтому неинтересно. Хотя это, может, мне, старику неинтересно. А молодым же все тайны подавай. Что ты в ней нашел? Ведьма и ведьма.

Ведьма и ведьма. Снова заглядываю за борт – та же густая вода. Нам бы ланей с тобой посмотреть, пташка. Обещал ведь тебе ланей, а обманул. На дне реки много, наверное. Лежат, пока их объедают сомы. Мокрые оленьи туши, распухшие, глаза у них с поволокой.

Мы поравнялись с рассыхающейся серой дощатой крышей, на которой сидел старик. Он вяло выбирал из воды драный, перепутанный невод. Перед ним стояло такое же старое и потрескавшееся, как сама изба, корыто, и он скидывал в него мелкие предметы, которые застряли в сети: консервные банки, обувь, резные деревянные фигурки, видимо, отвалившиеся с затопленных изб.

Старик провожал нас глазами, кажется, внимательно вслушиваясь в разговор. Когда мы проходили совсем рядом, он вдруг заговорил ворчливо, будто говорил сам с собой, но достаточно громко, чтобы мы услышали:

– Бабам – им вечно мало, потому что не знают, чего хотят. А пуще всего, что не знают, чего могут хотеть. И как чего-нибудь получают, то сразу «Ой, а можно же было хотеть больше!». И хотят, и так без конца, пока не залетит или не прибьет кто с горяча. Кхе.

В его драной сети затрепыхалась серебристая рыбка. Он бережно выпутал ее и отправил обратно в воду.

К нам старик, казалось, совсем потерял интерес и уже даже не смотрел в нашу сторону.

– Близко уже, – говорит граф. Совсем немного. Нам-то еще далеко, но придется быстро. Рассвет уже на носу. Чуешь, как зыбко стало?

Я осмотрелся: над водой стелился низкий клочковатый туман. Домов стало меньше, да и деревья торчали изредка. Туман сливался с водой, подрагивал.

Вдруг от пелены отделилась темная тень. Густая и шероховатая. Донесся мерный плеск, словно огромное животное, пыхтя, пересекало затопленную долину. Тень приблизилась и нагнала нас: туман расступился, и из него вынырнул острый нос парохода. Он проходил совсем рядом с нами. Я мог протянуть руку и коснуться холодного белого металлического борта.

Колесо ласково загребало воду, не стесняясь потревожить гладь, оставляла в ней шрамы водоворотов и клочки белой пены.

– Он в Ив идет, – сказал Граф. И добавил мягко, чуть помедлив: – Ну, хочешь, я тебя на него ссажу. До рассвета там будешь. Хочешь ведь?

Мне вдруг стало тепло, я почувствовал, как растрескавшиеся губы растянулись в улыбке.

Лукавишь, граф, хитришь. Не проведешь. Я помолчал чуть-чуть и ответил:

– Хочу, граф. Но у нас с вами дело есть. Давайте-ка его закончим до рассвета.

Уверен, он тоже улыбнулся за моей спиной, и кивнул своей козлиной растрепанной бородкой.

Корма теплохода скрылась в тумане.

Граф сильно толкнул с правого борта и изменил наш курс. Мы разрезали носом туман и скоро уткнулись в топкий травянистый берег.

Тощих легко выпрыгнул в своих забродниках и оказался по пояс в воде у самого берега. Я оставил весло и перескочил на ближайшую кочку.

– Идем, – поторопил меня граф.

Туман над топью пропитался мерцающим серым светом. Мы бросили лодку и зашагали по кочкам. Они мелькали у нас под ногами, чередуясь с полыньями застывшей черной воды.

Потом рельеф пошел вверх. Кочки выросли до холмов. Мы стремительно забирали к небу. По склонам предгорий скатывались россыпи сел и деревенек в несколько домов. В низине развернулся лесной ковер. Туман тоже пропал, а из-за мутного рваного горизонта сочилось предрассветное марево.

Мы поднимались все выше по осыпающемуся склону. Впереди и наверху маячил заснеженный пик.

У меня появилось тревожное чувство, что за нами кто-то наблюдает из расщелин или из-за валунов на склоне. Но ни одной человеческой фигуры мне не попадалось. Даже птиц не было. Я нервно озирался, пытался подловить наблюдателя, но вокруг не нашлось ни души.

– Просторная здесь Русь, – сказал я, лишь бы отвлечься от паранойи.

– Русь в голове, – тут же ответил Тощих. – А тут люди и территория. Назови Бабайкой – будет Бабайка. Пустое заглавие.

Граф шел впереди, я видел перед собой его спину в клетчатой рубахе, заправленной под резину забродников. Из-под сапог у него постоянно осыпалось мелкое крошево, и мне приходилось внимательно смотреть, куда наступаю, чтобы не поскользнуться. И все же шли мы очень быстро.

Луга сменились голым камнем, стало колко-прохладно. Порода отчего-то была черной, словно выжжена пожаром.

Мы поднялись еще выше, и обгоревшие скалы стал припорашивать робкий снежок. Сначала отдельными крупицами, а потом повалил. Из сплошной белизны уже только отдельные острые утесы чернеют.

– Здесь и впрямь красиво, – проговорил граф, закрываясь рукавом от ветра. – Жаль, что мы так торопимся.

– А что здесь случилось? – спрашиваю. – Земля выжженная.

– Так это Жар-Птица.