Сон № 9

Два дня она считалась пропавшей без вести, но ни у кого не хватало духу сказать мне: «Надеяться не на что». На Якусиме постоянно пропадают туристы, но по большей части находятся – или их находят – спустя день-другой. Однако же местные жители не настолько глупы, даже одиннадцатилетние, и все мы понимали, что Андзю утонула. Ушла, не попрощавшись. К утру бабушка постарела на десять лет и смотрела на меня, едва узнавая. В тот день я покинул ее дом, тихо, без всякого скандала. Помню, она сидела за столом на кухне и говорила, что, если бы я не уехал в Кагосиму, ее внучка была бы жива. А я думал – и думаю до сих пор, – что это истинная правда. Оставаться в нашей с Андзю комнате, среди ее одежды, игрушек и книг, было невыносимо, и я отправился в дом дядюшки Апельсина, где тетя освободила мне угол для спанья. На следующий вечер полицейский Кума зашел сказать, что поиски тела Андзю прекращены. Двоюродные сестры, которые были старше меня, вообразили, что я нуждаюсь в сочувствии, и наперебой твердили, что мне надо выплакаться, что все разделяют мое горе, что я не виноват в смерти Андзю, что я всегда был хорошим братом. Сочувствие тоже было невыносимо. Как можно было променять сестру на какой-то гол, которого никто и никогда не повторит?! И я сбежал. Сбежать на Якусиме легче легкого: нужно просто выскользнуть из дома, пока хозяйки не принялись за свои хлопоты, а туман не снесло к морю, тихонько прокрасться по узким проулкам между дощатых заборов, пересечь прибрежную дорогу, обогнуть чайные плантации и апельсиновые сады, потревожить пса на соседней ферме, углубиться в лес и начать подниматься на гору.

Когда голова бога грома исчезает в океане, я ухожу к уступу скалы над бабушкиным домом. Окна не светятся. Осеннее утро, вот-вот начнется дождь. Я взбираюсь на гору. Безымянные водопады, восковая листва, ягоды в нефритовых лужицах. Взбираюсь на гору. Виснут ветки, покачиваются папоротники, корни хватают за ноги. Взбираюсь на гору. Ем арахис и апельсины, чтобы исчезнуть как можно дальше. На ноге пиявка, жуткое безмолвие, утро сгущается в серый день, чувство времени пропадает. Взбираюсь на гору. Кладбище деревьев, колыбель деревьев, битва деревьев. Стынет пот. Взбираюсь на гору. Наверху все покрыто мхом. Мхом ярким, как горе, беззвучным, как снег, мохнатым, как лапки тарантула. Если здесь заснуть, то и тебя затянет мхом. Ноги дрожат от напряжения, я сажусь на землю, и тут сквозь оконце в пологе леса пробивается туманная луна. Холодно. Я кутаюсь в одеяло, вжимаюсь в древний остов поваленного кедра. Мне не страшно. Вот если ценишь себя, тогда да, страшно. Но все же, впервые за эти три дня, мне чего-то хочется. Хочется, чтобы бог леса превратил меня в кедр. Старики-островитяне говорят, что если пойти в горы ночью, когда бог леса пересчитывает деревья, он включит тебя в их число и превратит в дерево. Звери перекликаются, темнота сгущается, холод покусывает пальцы ног. Вспоминаю Андзю. Несмотря на холод, засыпаю. Несмотря на усталость, просыпаюсь. Белая лисица крадется вдоль поваленного ствола. Останавливается, поворачивает голову, и в глазах, прозорливее, чем у людей, сквозит узнавание. Меж моих ветвей повис туман, а там, где прежде было ухо, птицы свили гнездо. Хочу поблагодарить бога леса, но рта больше нет. Ничего страшного. Нет и не будет ничего страшного, на веки вечные. Просыпаюсь с затекшими руками и ногами – уже не дерево, а мальчишка с сопливым носом и простуженным горлом – и плачу и плачу и плачу и плачу и плачу и плачу.

«Milk and Honey» заканчивается, «Дискмен» с тихим гудением умолкает. Воздушный змей солнечного света перемещается на заваленную хламом полку, откуда, шевеля усиками, на меня взирает Таракан. Вскакиваю, хватаю флакон с морилкой, но Таракан сбегает по стене в щель под плинтусом. Я выстреливаю туда примерно треть флакона. И вот, стою в позе охотника на мамонтов, совершенно опустошенный. Я забрался в горы, чтобы понять, зачем Андзю росла рядом со мной, клеточка за клеточкой, день за днем, если ей было суждено умереть, не дожив до двенадцатого дня рождения. Я так и не нашел ответа на этот вопрос. На следующий день я без особых приключений спустился с горы – в доме Апельсинов все бились в истерике из-за моего исчезновения, – но, если разобраться, действительно ли я вернулся? Что, если сущность Эйдзи Миякэ так и осталась там, на Якусиме, волшебством превращенная в кедр на затерянном в тумане склоне горы, а мои попытки найти отца всего лишь смутное… мимолетное… ничто? «Фудзифильм» напоминает, что пора готовить «Падающую звезду» к открытию. Наступает день, и дел слишком много, чтобы думать о том, что же все это значит. К счастью для меня.

7 ноября 1944 г.