Сон о Кабуле

Райком опустел. Только на лестничной клетке, в красной кумачовой тумбе, словно в доте, сидел автоматчик, и на грязном полу в коридоре валялся окровавленный бинт.

Белосельцев вошел в кабинет, где Кадыр, откинувшись в кресле, на мгновение расслабил полное, утомленное тело, глядел на молчащий, готовый затрещать телефон. Достагир, отославший на объекты бойцов, сидел на койке и, сразу узнав Белосельцева, обратился к нему как к свидетелю своего незабытого спора с Саидом Исмаилом.

– Вот видите, – Достагир повел курчавой головой на окно, за которым слышалась разрозненная стрельба, – провокаторы обманули народ. Я чувствовал нюхом – в Старом городе действуют провокаторы, среди хазарейцев, среди шиитской общины. Я предупреждал, надо идти в Старый город с оружием. Надо вылавливать провокаторов. Надо проводить операцию. А вы, – он повернулся к Кадыру, – вы с Саидом Исмаилом что говорили? «Нельзя демонстрировать силу! Народ устал от оружия! Уже выпущены последние пули! Надо действовать словом и хлебом!» Где он теперь, ваш хлеб?

– Политически мы были правы, – устало сказал Кадыр. – Мы не могли врываться в дома с оружием. Не мы спровоцировали мятеж, а враги. Они первыми применили оружие, применили насилие. Мы ответим на силу силой. Политически мы остаемся в выигрыше.

– Ты идешь на поводу у Сайда Исмаила, Кадыр. Подозреваю, что люди, подобные Сайду Исмаилу, недалеки от предательства. Ты вспомнишь мои слова, но уже будет поздно. В критический момент, когда наши жизни будут висеть на волоске, он предаст.

– Уже настал тот критический момент. Наши жизни – твоя, моя, Сайда Исмаила – висят на волоске. Если сегодня враг победит, завтра мы трое будем висеть на фонарных столбах Майванда!

Белосельцев удивлялся их настойчивой неутомимой способности вести споры даже среди смертельных опасностей. В них было нечто наивное, ученическое. Они словно получили домашний урок и хотели выучить его на «отлично». И этот урок исходил от Белосельцева. Его страна несколько поколений назад обучалась революции. Выучилась и теперь учительствовала. Нашла в афганских партийцах прилежных и неутомимых последователей. Однако он сам, Белосельцев, чувствовал свою неопытность и незнание. Эти партийцы, веря в истинность заученных правил, действовали уверенно, смело. Он же сомневался, был растерян.

– Я видел, как сейчас убили муллу Центральной мечети, – сказал Белосельцев, вспоминая коричневые водовороты толпы, уносящие его от рухнувшего старика, облаченного в белые одеяния. – Его застрелили, когда он говорил в мегафон.

– Неужели? – горестно охнул Кадыр. – Салим Сардар убит?… Мы ходили к нему вчера, просили, чтобы он проповедовал мир, удерживал народ от бунта. Его убили враги, которые называют себя воинами ислама. Но они всего лишь агенты ЦРУ.

– Кругом идут убийства, – сказал Достагир. – Утром убили жену командира полка «командос». Она была англичанка.

– Убили Маргарет? – Белосельцев вспомнил печальное, милое лицо англичанки, принимавшей его в своем доме, полковник Азис печально и нежно смотрел на жену. В их доме, среди зеркал, хрустальных ваз и нарядных азиатских шкатулок уже витало несчастье. – Как это было?

– Не знаю. Говорят, ее подстерегли у дома и застрелили. В городе погромы, убийства.

Близко, за окнами, хлопнул винтовочный выстрел. На лестнице что-то рухнуло, покатилось, треснуло в дверь. Хлестнула автоматная очередь. Кадыр потянулся к окну, но навстречу ему, мелко вышибая стекло, саданула пуля, чавкнула в потолок, откалывая белую щепку.

– На пол! – рванул его за пиджак Достагир, заваливаясь вместе с ним, дотягиваясь до кровати, на которой лежал автомат. – Ложись! – крикнул он Белосельцеву.

Застучали башмаки, в кабинет вбежал часовой, растрепанный, побледневший, сжимая «Калашникова».

– Напали!.. Двери запер!.. Трибуну свалил!.. Много людей!.. На помощь!..

Кадыр с пола, прячась за угол стола, потянулся к телефону. Начал крутить диск. Бросил и выругался:

– Обрезали!

Внизу кричали, колотили в дверь.

– На лестницу! – приказал Кадыр. – Будем отбиваться!

Все случилось столь быстро, сложилось в Белосельцеве в непрерывное ощущение опасности, возникавшей, отступавшей и вновь приближавшейся. Слепая, свирепая и неразумная сила, готовая его растерзать на улице, от которой он ускользнул, спрятался под восточной накидкой, пробрался с открытой улицы в полутемное помещение райкома, эта сила разгадала его хитрость, разглядела его, стала рваться к нему, желая поразить. Но, испытывая вернувшийся страх, желание укрыться и спрятаться, он одновременно жадно наблюдал и запоминал. Его сознание, не парализованное страхом, остро впитывало, обрабатывало множество моментальных впечатлений и данных, не складывая их в картину и целостный вывод, а помещая в драгоценный банк информации, для того чтобы в последующем, если пуля его не настигнет, вскрыть это уникальное хранилище фактов, воспользоваться ими для своей аналитики.