Сон, похожий на жизнь (Повести и рассказы)

— ...И главное, бывало, когда улицу с ней переходишь, говорит: «Погоди, бабушка! Осторожнее надо! Налево надо посмотреть, а потом направо!»

— А этому что будет? — спросил кто-то.

— Да ничего, — помолчав, ответила бабка. — Ехал с дачи домой, торопился. Ну, выпивши слегка. У самого тоже дети. Алла простила.

— ...Пустите ее, — после долгого молчания пробасил кто-то впереди. — Пусть без очереди сдает.

— Да какая разница! — посмотрев вперед, сказала старуха.

Вечером у них было тихо.

ОРФЕЙ

После долгого одинокого молчания среди снегов — сразу сколько запахов, сколько голосов! В тепле пахнет мокрой одеждой, и твоя одежда начинает подтаивать, а в ушах словно лопается ледяная пленка, и в них врывается возбужденный гул.

— ...вот вы хотите этого или нет, а я скажу: хороший технолог должен быть и хорошим специалистом по оснастке, а хороший специалист по оснастке должен быть хорошим инструментальщиком! — говоривший гордо застыл, словно сказав нечто небывалое и даже запретное.

— А я считаю — да, считаю! — нетерпеливо перебил его сосед, — что каждый хороший технолог может быть хорошим инструментальщиком, но не каждый инструментальщик может быть хорошим технологом!

Тут закивали все вместе — на этой мысли все дружно сошлись. Электричка, задрожав, остановилась, двери с шипеньем разъехались, потом — со стуком съехались.

— Сы-леду-ющая сы-танция... — в каком-то упоенье произнес машинист и даже застыл, словно и не зная, какую станцию назвать от щедрот своих... Париж? Даккар? — и так ничего и не сказал, видно, не подобрав названия, соответствующего его настроению.

Мелькнули крутые берега, оцепеневшая, но еще не замерзшая речка.

— ...я говорю ему: «Как же ты приезжаешь так поздно — я ж волнуюсь по тебе, грабют кругом!» А он: «Мама! Ведь я ж на крану!»

Поезд разбежался, дребезжание вагона то полностью перекрывало слова, то пропускало обрывки:

— ...моя приятельница Зоечка Шадровская, еще с довоенного периода, — мы с ней переписываемся буквально каждую неделю! Изумительная книга — так я прямо ей и написала!

.........................................................................

— Надюша! Что ты везешь кушать? Давай — я скушаю!

.........................................................................

— Сколько кулачков? Восемь? Восемь на двадцать четыре, да плюс на электротяге!

.........................................................................

— Я говорю ей: «У меня там колбаса взвесивши!»

.........................................................................

— Я ему сразу так и сказала: «Петр Семеныч! Ведь вы же прекрасно знаете — я не учетчица, я кредитница!»

.........................................................................

— Каждый раз перед носом, стабильно!

.........................................................................

— Сы-ле-дую-щая сы-тан-ция... Лье-вао-шо-ва!

Двери стукнулись. Справа проплыли буквы «Песочная». В вагоне прибавилась молчаливая группа — сразу, однако же, приковавшая внимание. Разговоры в этом конце вагона вдруг примолкли. Распространился едкий, леденящий душу запах лекарств. Грустная станция «Песочная»! Плохо, когда везут туда, и совсем плохо, когда везут обратно! Везли, собственно, одного (но разве этого мало?) — малоподвижного, закутанного, как кукла — и в этой чрезмерной его закутанности я уловил некоторую даже досаду укутавших его: «Молчи, — мол, — и не возражай! Твой голос — нуль! Доигрался — так теперь и молчи — как надо, так и закутаем!» С болью и печалью смотрел я на куклу: человека, обладающего хоть какой-то еще силой, каким-то еще голосом на земле, так безобразно не закутают — ясно, что его уже нет — во всяком случае, так считается...

Усталость и досада сопровождающих проявились и в том, что его посадили отдельно, с чужими людьми, хоть можно было пересадить кого-то и усесться вместе, но зачем? Хоть полчаса, пока идет электричка, отдохнуть от беды! И он понимал, не двигался.

Электричка снова разогналась, раздребезжалась, и под дребезжанье ее продолжились разговоры.

— ...вот вы говорите — бег трусцой! Тут недавно одна — ну с работы у нас, — бежала этой самой трусцой... так что вы думаете? У грузовика проезжающего отскочило колесо, въехало на тротуар, — и на нее... в тяжелейшем состоянии в больнице! — говорившая почему-то гордо откинула голову, поджала губы.

.........................................................................

— Я Зоечке Шадровской так и написала: это ужас, ужас!

.........................................................................

— ...в армию его провожать — так у меня две банки селедки припасено!

.........................................................................

— Я ему говорю: «Слушай сюда! Ледоруб твой!»

Машинист уже совсем впал в какую-то прострацию:

— А-а-а-астржн, двр зкрвц! Ы-следующая сы-танцыя... — надолго умолк, несколько остановок вовсе молчал — видно, отчего-то резко упало настроение, потом вдруг отрывисто, зло буркнул: «Озерки» — и вовсе замолк.

— Я говорю: «Ты обвесь, ты обсчитай, — но зачем же разводить, гадить, портить продукт?»