Сон после полуночи

— Очевидно, ты так же блестяще закончишь свою очередную книгу по истории Карфагена, как и предыдущую! — подхватил Полибий,

Клавдий благодарно кивнул ему и вопросительно посмотрел на Луция Вителлия, заметно состарившегося за эти годы:

— А что посоветуешь мне ты?

Сенатор знал причину беспокойства вольноотпущенников. В городе назревал бунт. Хлеба оставалось всего на пятнадцать дней, а тот, что выдавали римлянам, годился разве что на пищу скоту. Это тщательно скрывалось от Цезаря. Спроси он, почему государство доведено до такого состояния, и многое стало бы ему ясным. Например, на какие средства разбил на Эсквилинском холме сады, поражавшие всех своей роскошью, Паллант. Откуда на столах вольноотпущенников сосуды, на выделку которых шел весь доход с серебряных рудников. Почему в их банях находится множество бесценных статуй и колонн, а по рядам ступенек струятся бесчисленные водяные потоки. Да и что говорить, если стоимость одного зеркала, перед которым наряжаются их дочери, превышает ту сумму, которую в прежние времена получали дочери заслуженных римских мужей в приданное от государства?!

— Луций! — напомнил Вителлию о своем вопросе Клавдий, — Что молчишь?!

Сенатор виновато улыбнулся и старчески пошамкал губами. С каким удовольствием он открыл бы глаза Цезарю на истинного Нарцисса! Нет, не того, который приписал себе всю заслугу в осушении Фуцинского озера. А того, что нагрел на этом руки, совершенно не заботясь, что через десяток-другой лет канал придет в негодность. На Каллиста, который приказал казнить своего бывшего господина. На Гарпократа, разъезжающего по Риму в пышных носилках и дающего, словно сенатор, всенародные зрелища. На всех этих эллинов, торгующих гражданскими правами, должностями, и местами наместников провинций, освобождающих от смертных приговоров за деньги виновных и, наоборот, казнящих ни в чем не повинных людей…

Но тот же Нарцисс носил шпагу, которую не имел права носить даже проконсул! Паллант был облечен знаками преторского достоинства. Его брат Феликс, будучи начальником когорт и конных отрядов в Иудее, поочередно стал супругом трех цариц. Полибий и вовсе одним движением головы мог решить его судьбу. И Вителлин, раздираемый противоречивыми чувствами, не желая предать цезаря и не смея возразить вольноотпущенникам, золотые статуи которых он установил в своем дворцерядом со скульптурами богов, смиренно сказал:

— Конечно, величайший, тебе не стоит выходить на форум в такую погоду. Но, если все-таки пойдешь, я тоже отправлюсь с тобой…

— А вы, друзья мои? — снова обратился к эллинам император.

— Да-да! — с нарочитой готовностью воскликнул Нарцисс. — Мы как всегда, с тобой! А пока, не дожидаясь окончания завтрака, разреши нам удалиться, чтобы подыскать подходящую одежду!

Выйдя в коридор, он ухватил за локоть Палланта:

— Надо немедленно стянуть вокруг Бычьего рынка все когорты преторианцев!

— Не успеем! — покачал головой бледный вольноотпущенник. — Сегодня, как назло — малый прием, и уже через час мы должны быть на форуме.

— Может, попробовать затянуть прием? — предложил Каллист.

— Чтобы дать посетителям удобную возможность излить свою душу Цезарю? — криво усмехнулся Нарцисс. — Паллант, ну-ка изреки на латыни, что будет с нами после этого?

— Примерно то же, что и с Троей после ее взятия нашими предками!

— Странная поговорка! — удивился Нарцисс. — Я, вроде бы, никогда не слышал ее от римлян.

— Еще бы! — презрительно поджал губы Паллант. — Ведь я теперь пользуюсь только своими выражениями!

Проклиная судьбу, что явилась в облике Калигулы в эту ночь императору, вольноотпущенники принялись рассылать своих слуг за агентами и сыщиками, слабо надеясь, что они сумеют удержать разъяренную толпу до того времени, как к Бычьему рынку подоспеют преторианцы.

Тем временем ни о чем не подозревающий Клавдий закончил завтрак и, пройдя в залу, начал прием. Рядом с ним на помосте в окружении знатных матрон сидела Агриппина Младшая. Тут же находился и пятнадцатилетний Нерон — ее сын от первого брака, которого она приобщала к государственным делам. Клавдий, по ее настоянию, усыновил Нерона и сделал опекуном своего родного сына Британника.[49]

— Тит Флавий Веспасиан! — объявил имя первого посетителя номенклатор, и в залу вошел заметно поседевший полководец. Багровый от унижения, которому его подвергли, тщательно обыскивая в коридоре, слуги, этот бесстрашный участник тридцати крупных сражений в Британии, где он покорил два сильных племени и двадцать селений, тем не менее, улыбался.

— С чего это ты такой веселый? — нахмурился Клавдий. — Или считаешь, что должность консула, в которую ты вступаешь, принесет тебе одни радости?

— Так ведь сын у меня родился! — пожал плечами Веспасиан.

В голове Клавдия промелькнуло что-то давно позабытое…

— Сын? — переспросил он. — И как же ты назвал его?